Тайные смыслы Второй мировой - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Кофанов cтр.№ 79

Приказ всего лишь подстраховал иностранцев, а также аппарат управления страной и армией — однако четко сказано, что главный руководитель (председатель Совнаркома и Верховный главнокомандующий, т. е. Сталин) остается на месте. Где пункт, что нужно драпать всем??

Дальше читаем: взорвать предприятия и метро в случае появления противника у ворот Москвы. Отсюда ясно, что пока враг вовсе не «у ворот» (а в ста километрах). И далее: через полтора месяца немцы «у ворот» действительно оказались — но было ли взорвано метро? Спросите у москвичей: они в нем каждый день ездят… [200]

И Сталин никуда не уехал, хоть в документе сказано «завтра или позднее»…

Что из этого следует? Только одно: постановление об эвакуации — БЛЕФ. Проверка на вшивость.

Еще. Документ совершенно секретный — то есть адресован узкому кругу лиц. Народ узнать о нем был не должен, если б не утечка информации: кто-то из узкого круга оказался предателем. Думаю, его выявили. Если так, то блеф имел и такую цель.

Уже 19 числа в городе наступил полный порядок, будто ничего и не было. Москва очистилась от большинства паникеров и предателей; теперь ее стало можно защищать.

Кроме того, 600 тысяч москвичей [426] выезжали строить оборонительные укрепления. Больше полумиллиона! В столице жило тогда 5 миллионов, половина из которых эвакуировалась, [427] — а значит, каждый пятый трудился на этих укреплениях (в основном, женщины). Совместный труд для общей цели меняет психику, рождает чувство коллективизма и ответственности. А это для успешной защиты города важнее самих рвов и окопов!

В. Кожинов приводит потрясающий пример мироощущения советского человека.

Баурджан Момыш-улы, казах по национальности, в начале декабря командовал батальоном в районе Крюкова. Описал он это так:

«Моим адъютантом был лейтенант Петр Сулима. Этот юноша принадлежал к тому типу украинских красавцев, что часто встречаются на Полтавщине. Сулима принес мне новую склейку крупномасштабных топографических карт. Я развернул и увидел на юго-восточных листах карты сплошную темную массу. Мне показалось — это был неровный, но четкий оттиск старинной громадной гербовой печати…

„Москва“, — прочел я слово под пятном, вздрогнул и взглянул на Сулиму. Он, бледный, упершись своими длинными сухими пальцами, молча смотрел на карту.

— Вы бывали в Москве? — спросил я лейтенанта.

— Нет, если не считать того, что мы проезжали в эшелоне.

— Я тоже проскочил через Москву-Товарную…

Я всмотрелся — на темном фоне бесчисленных квадратиков и крестов белой нитью проступили ломаные и кольцеобразные просветы московских улиц… В центре был обозначен Кремль.

Я взял циркуль-измеритель: расстояние от Крюкова по прямой всего лишь тридцать километров.

По привычке прежних отступательных боев я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было бы зацепиться, и этого рубежа не нашел. Я представил врага на улицах Москвы… строй гитлеровцев в парадной форме во главе с очкастым сухопарым генералом в белых перчатках и с легкой усмешкой победителя.

— Что с вами, товарищ командир?

— Дайте перочинный нож, — прервал я Сулиму… Я аккуратно разрезал карту и протянул половину ее Сулиме: — Нате, сожгите. Нам не понадобится изучать местность восточнее Крюкова» [428].

Момыш-улы в детстве вообще не знал русского языка. Москву лишь однажды «проскочил».

Однако он — как и люди всех народов СССР — ощущал себя частью русского мира, частью Большой России. И сдать врагу сердце этого мира, Москву, он не мог органически!

Украинец Сулима, судя по тексту, чувствовал то же самое.

ПОТОМУ И НЕ СДАЛИ.

Дело не в морозе, не в танках и не в свежих дивизиях — ведь на расстоянии 150 км от столицы все эти факторы перестали действовать.

Причина — в мистической тайне русской души. Родина для нас — всё; вне ее мы себя не мыслим. И «русские» — это не только этнические русы, это все народы нашей великой страны. Понятие «советский человек» не было абстрактным, оно отражало геополитическую реальность!

А Москва была символом Родины, ее душой (так ли это сейчас, не знаю. За двадцать либеральных лет в столице скопилось слишком уж много паразитической мрази…).

Отдать Москву для нас означало то же, что собственноручно вырезать у себя сердце.

5 декабря началось мощнейшее контрнаступление. За месяц мы отбросили немцев от Москвы на 100–250 километров, это был их первый крупный провал во Второй мировой. Главный результат: мы наконец вышли из-под гитлеровского гипноза, поверили, что вермахт можно бить!

И вот на карте я показал линию фронта: справа — к 5 декабря 1941, слева — к 7 января 1942 (см. с. 354).

Тут мой читатель вдруг задумчиво промолвит:

— Говоришь, рейхом управлял Гесс из Лондона?.. Если так, то не бритты ли приказали немцам отойти от Москвы?

— Хм…

Версия любопытная. Потеря столицы страшно подкосила бы наш боевой дух. Борьбу мы несомненно продолжили бы — но кто знает…

А банкирам-то нужно было, чтоб мы с немцами подольше друг дружку истребляли! Быстрое падение Москвы в их планы не входило. Вот они и могли заставить Гитлера отдать «стоп-приказ», как перед Дюнкерком.

Что ж, возможно…

Хотя — нет!

Гитлер тогда запаниковал. 3 января он приказал «цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты. Каждый населенный пункт должен быть превращен в опорный пункт. Сдачу его не допускать ни при каких обстоятельствах, даже если он обойден противником» [429].

М. Катуков пишет о начале января: «Наши автоматчики вели большую группу немцев. Вид у них был жалкий: лица худые, небритые, головы замотаны тряпками, на ногах опорки, рваные валенки, обвязанные веревками.

Но дрались эти жалкие на вид люди с необычайным упорством. В чем дело? Оказывается, немецкое командование предупредило солдат, что всякая попытка к отступлению будет рассматриваться как измена. А чтобы придать этому предупреждению весомость, оно расположило на второй позиции эсэсовские части, которым было приказано расстреливать отступающих» [430].

Вот кто и когда впервые ввел заградотряды!

И мера была абсолютно необходимая: ведь немцы стали панически драпать. За 2,5 года войны НИКТО им всерьез не сопротивлялся, никто не переходил в контрнаступление, и теперь они прогнулись. Агрессоры понимают только язык силы — и преклоняются перед ней. Если враг оказывается сильней, они либо примыкают к нему, либо улепетывают.