Прошедший многократный раз - читать онлайн книгу. Автор: Геркус Кунчюс cтр.№ 30

Читаю Коран, изменяющий мою группу крови. Магомет женится на богатой вдове. Меня не интересуют выводы, обобщения и возвышенные ситуации. К сожалению, жара по-прежнему невыносима. Стены красны. Тараканы ошалели. Паштет из гусиной печенки протух. Я не виноват, что такой, какой есть. Это их можно обвинять. Их нужно упрекать. Это они нагрешили: Де Сад и Гессе, Набоков и Бретон, Казанова и Гойя, Мазох и Миллер, дадаисты и сюрреалисты, Грасс и революционеры. Они виноваты в моем нынешнем состоянии. Они, выстроившиеся в моем сознании. Они, подстегивающие меня, нашептывают, как вести себя, как думать. Я действительно не виноват, что не выношу охранников культурных ценностей, весталок духовности, гвардейцев народности, жрецов нравственности, гусаров эстетики, дворников веры, печников любви, живодеров благотворительности. Если у кого ко мне есть претензии, пусть обращается к мертвым, не стремившимся ничего доказать.

Зной размягчает мои мозги. Эпоха их расплавила. Мне плевать, что вокруг меня ничего не происходит. Так и должно быть. Все выдумано. Даже дневник Анайи Нинь ненастоящий. Людям не хватает реальности, поэтому они очень быстро начинают верить в выдуманные вещи. Они хотят верить и верят, что на следующее утро проснутся живыми, и возражают, услышав, что половой член осла, если носить его на груди, стабилизирует потенцию. Тут они негодуют, плюются, пугают проклятиями, хотя каждый втайне верит, что будет вечен и никогда не умрет. Даже папа и тот думает, что ему не придется умирать. Это феноменально. Ничего не происходит – все мудохаются в говне и думают, что презерватив будет панацеей, которая убережет от еретиков, сектантов и сатанистов. Задыхаюсь от всего этого смрада и совершенно не хочу искать выхода. Обойдусь без рецептов, которые мне предлагают миротворческие силы и бесплатно раздаваемые в церквях брошюры. Насколько же безгранично нужно верить в свою правоту, чтобы осмелиться заявить, что ты хотел бы видеть мир совершеннее, справедливее и даже красивее! От таких заявлений меня мутит, мои половые железы обызвествляются, но так есть, потому что так должно быть. Испытываю отвращение, однако доволен, потому что никогда не хотел быть, как те, кто вначале объединяют народ, а потом бывают повешены на навозной куче за тот самый половой член, которым они пытались достучаться до всеобщего сознания.

Я ни от кого ничего не требую, однако рассчитываю на то же и со стороны окружающих. Хочу только одного: увидеть, как вчерашние мудрецы и морализаторы стреляются, пуская себе в задницу петарду, из-за утаенных налогов или какого-нибудь другого мошенничества.

Из всего человечества мне больше всего жаль Нану Золя. Судьба Янтарной комнаты меня не волнует, слово с амвона не вдохновляет. Конституций, между прочим, никто не читает. Все это миф. Одураченные не хотят признавать себя обманутыми, поэтому все еще чего-то хотят и требуют. Дадаисты ничего не требовали. Они просто объявляли, что им насрать на человечество. Всем насрать. Всем ни до чего нет дела, однако удобнее состроить ангельское личико и врать, с притворным волнением разглагольствуя о том, что во время атаки применены отравляющие газы, из музея украдена картина, а кинозвезду оставил ее неверный муж, которого она любила.

«Я люблю вас», – объявляет с эстрады кумир. «Я имею вас всех», – отзывается другой. Все довольны. Все получают то, на что надеются. Воцаряется равновесие. Еще раз убеждаюсь, что балансирую на канате. Не могу идти ни вперед, ни назад. Мне важно удержаться. Вижу, что внизу пропасть. Не слышу убеждающих идти за ними. Не слышу, хотя уши и не заткнуты. Чтобы удерживать равновесие, мои руки должны быть свободны.

Мои руки свободны, поэтому ничего не происходит. Мои ноги неподвижны, поэтому никуда не иду. Нужно продержаться, хотя это и бессмысленно. Ужасно бессмысленно.

Совсем неплохо было бы сегодня заняться любовью с Айседорой Дункан, Анайи Нинь или Зильке. Увы, первая погибла, вторая умерла, а третья не поднимает трубку, хотя я уже несколько дней подряд атакую ее.

Не везет мне с Зильке. Фатально. Казалось, будет просто, а даже связаться с ней не могу. Может быть, так лучше. Лучше, потому что могу думать о ней и не бояться реальности, которая, возможно, развеет иллюзии. Они приятные. Они волнуют мою душу.

Зильке… Зильке, наследница крестоносцев, тевтонка, прадеды которой подарили язычникам веру в воскресение, первородный грех, таинства. Кожа ее тела бела, как у женщин, написанных Энгром, просвечивающая, сияющая, ослепляющая, соблазняющая и обещающая предчувствие необычных радостей. Приятно прикасаться кончиками пальцев к ее подбородку, спускаться по плечам, описывать круги вокруг грудей, по животу. Упоительно видеть ее бедра, ладонями обнимать колени, скользить по ее ногам к ступням, разгибать пальцы, стискивать их, сжимать, целовать, сосать…

Зильке лежит нагая на доверенной мне двуспальной кровати, никогда не видевшей тела такой арктической белизны. Она бесчувственна. Кажется, вырублена из мрамора. Она жива и мертва. Не слышу ее дыхания, биения сердца, ударов пульса. Ей все все равно. Она лежит, отдавшись, решившись подарить мне радость, не веря, что сама еще может ее испытать. Она не шевелится. Только лежит. Только лежит.

Провожу рукой по ее волосам, которым не нужны самые лучшие шампуни. Они воздушные, поэтому еще долго развеваются и не ложатся. Они одни шевелятся, показывая, что Зильке жива. Волосы закрывают лицо, и я еще раз прикасаюсь к ним, так как хочу увидеть ее с закрытыми глазами, слепой. Ее ресницы почти достигают щек, и во мне поднимается неодолимое желание вырвать их. Осторожно дергаю, а она и не вздрогнет. У меня на пальцах остается несколько волосков, которые я сую в рот, жую, смачиваю слюной. Целую ее под глазами, на коже остаются частички ресниц. Открываются поры, всасывают и хватают эти частички. Теперь иголочки ресниц у нее под глазами превращаются в инклюзии. Я мог бы наслаждаться одной только этой картиной, однако мои руки не успокаиваются. Чувствую, как дрожат пальцы, как они заостряются. Кажется, суставы сейчас не выдержат: пальцы тянутся к ее ушам, они хотят залезть туда и провалиться. Трогаю ушные раковины Зильке, изучаю их, словно намереваюсь написать научный труд. Она по-прежнему статична, не выдает себя – нравится ей это или нет. Мне все неважно. Играю ее телом. Каждая часть вызывает у меня бесконечную радость, упоение находкой. Зажимаю крылья ее совершенного носа. Она не дышит, а меня совсем не удивляет, что ей не нужен кислород. Мрамору не нужен кислород. Для него это медленная смерть. На лице Зильке не дрогнет ни один самый маленький мускул. Она как в маске. Мне нравится маска. Не собираюсь ее срывать. Кажется, даже если провести ей бритвой по щеке, губам, глазам, она не шевельнется и ничем не выдаст, что жива. Захватываю ртом ее нос и всей силой легких пытаюсь высосать из ее тела воздух. Мои легкие полны. Вот-вот лопнут. Я по-прежнему всасываю, надеясь, что заставлю ее открыть глаза и посмотреть на меня. Не могу больше. Задыхаюсь от воздуха. Еще бы чуть-чуть – и умер. Отпускаю нос. Осознаю, что стою на четвереньках, становлюсь собакой, гиеной, шакалом. Мну ее шею руками. Грызу подбородок, оставляя следы клыков. Не перестаю удивляться, что ей не нужен воздух.

Может быть, я его заменяю… Мои ногти вонзаются в ее плечи, совсем недавно державшие узкие бретельки. Чувствую в руках что-то похожее на яблоки, которые скоро сорву. Она не сопротивляется. Она, наверное, святая, умеющая превращать боль в удовольствие, а радость – в муку. Изо всех сил сдавливаю ей плечи и вижу, как синею. Сейчас буду похож на небо, в котором засияла звезда Давида. Не хочу этого, однако продолжаю давить. Мгновение мне кажется, что лежу с куклой, идеально нагретой и надутой. Неправда. Эта мысль исчезает, когда я вижу у нее под глазами все еще шевелящиеся инклюзии ресниц, оставленные мною. Когда уже почти отрываю от нее яблоки, силы покидают меня. Пальцы разгибаются и цепенеют. Теперь мои ладони открыты, как будто я хочу показать всему миру открывшиеся на них стигмы. Стигм нет, хотя между ладонями что-то бьется, словно желая вырваться. Это биение меня волнует. Представляю себе, что ладони вот-вот лопнут и из них вырвутся неизвестные рыбы, ящерицы, птицы. И благословляющий Христос с распростертыми руками склонится над ними. Целую шею, глаза, щеки. Трогаю ледяные губы. Они приоткрыты. Впиваюсь в них, однако меня останавливает ее каменный язык – холоднее абсолютного холода на земле. Он ударяет мне в зубы. Бьет как кувалда. Чувствую во рту обломки зубов. Ими полон мой рот. Однако ее губ не выпускаю. Торопливо проглатываю осколки зубов и продолжаю (как подобает, я думаю) целовать ее. Ее каменный язык целиком у меня во рту, заполнил всю полость и не собирается отступать. Его холод парализует тело целиком. Он прилипает к моему небу. Я хочу отодвинуться, но не могу. Он приковал меня к себе. Все пытаюсь и пытаюсь оторваться, примирившись с мыслью, что придется пожертвовать ей весь рот. Что-то бессвязно мычу, однако холод меня не отпускает. Он цепкий. Теперь чувствую себя так, словно у меня во рту выкован ледяной столб, прошедший через все тело, вонзившийся в землю и с ней меня соединивший. Пробую ладонями опереться о ее плечи, чтобы оттолкнуться и высвободиться из тисков этого убийственного поцелуя. Вдруг меня отпускает. Как будто ничего не было: зубы целы, сладко, хорошо.