— А вон те не твои? — Данила кивком указал в партер, где у лож бенуара тоже стояла маленькая группка особняком.
— Эти нет.
— Питерские, — констатировал Данила, — по кислым усатым мордам сразу видно — питерские. По нечищеным ботинкам, засаленным пиджакам, футболкам грязным и немытым ушам. Им Большой до фени — они тут столичную либеральную крамолу приехали бдить. Нагайки в трусах прячут.
— Голые ноги у балерин, — хмыкнул Герман, — разврат! Оскорбление чувств верующих.
— А вон там слева в партере в пятом ряду с краю — видите деятеля? — Данила облокотился о парапет. — Зачем пришел на балет? Он с планшетом не расстается — объявил, что списки «пятой колонны» составляет. День и ночь в Интернете шурует — подсчитывает количество критических постов и комментариев, якобы за десятый миллион уже перевалил. Все, мол, продались, агенты кругом, все — «пятая колонна». Куда списки-то будет направлять — вот интересно?
— Раиса Павловна его к диалогу хотела привлечь за «круглым столом», а он ее послал — мол, и комитет инициативный продался, тоже все там агенты влияния, только очень уж ловко маскируются. Раиса Павловна от таких обвинений аж дар речи потеряла, — снова хмыкнул Герман.
— Другого бы в психушку давно упекли, под душ Шарко, на сеансы успокаивающей мастурбации, — Данила смотрел в партер, — а этого берегут. А вон того видите — один как перст в ложе бельэтажа. Спит старик. Когда-то про него говорили, «зажигал красиво». А сейчас порой проснется, лишь прохрипит: «Бешенство матки — оттого и майдан! Выберем царя!» — и снова в пограничное состояние между сном и явью — бултых.
Катя смотрела в партер. Публика заполняла зал — премьера, ни одного свободного места. Очень много красивых женщин.
— Сейчас начнется. Ну, я пошел, приятного вечера, — Герман скользнул взглядом по Кате.
Катя кивнула ему — и вам того же, потом снова посмотрела в партер, затем вверх — на хрустальную, уже начавшую тихо гаснуть люстру, и…
Она уловила движение Данилы. Обернулась. На его левой руке на сгибе между большим и указательным пальцами — белый порошок. И он втянул его, резко вдохнув.
Закрыл глаза.
— Доза в Большом — кайф.
— Данила…
— Я не наркоман, — он обернулся к Кате.
— Я и не сказала этого, но…
— Я ведь таким не был. Я был совсем другим. А вот как-то весь разрушился в последнее время. — Он положил руку на спинку кресла Кати.
Свет погас. Оркестр заиграл увертюру.
Занавес открыт.
Покои дворца и прекрасная Мехмене-Бану…
И еще более прекрасная Ширин и храбрый…
— Фархад, — шепнула Катя.
— Что?
— Фархад, то же имя, как и у вашего убитого шофера. Кто его убил, по-твоему?
Данила не ответил. Катя все ждала.
Но — нет…
Балет…
Большой…
Артисты танцевали на сцене.
Танцевали любовь.
И Катя постепенно увлеклась зрелищем.
Оркестр, золото ярусов и лож, аромат духов, балет…
Но внезапно… Катя снова ощутила это — как укол, как и там, в лесу, на берегу реки в Прибрежном — чей-то взгляд. Всей кожей, каждым нервом, каждой клеткой тела она почувствовала это — кто-то смотрит, кто-то следит за ней. За ними?
Она покосилась на Данилу — он так и сидит, положив руку на спинку ее кресла. Вроде и объятие, и нет — такой жест.
Затем она оглядела театр. Сотни зрителей — у многих в руках бинокли. Полутьма. Никогда не узнаешь, кто же это так пристально и недобро следит за тобой. Или это просто померещилось?
Но нет, вот снова — как укол. И это ощущение не проходит, только усиливается.
Балет…
Музыка…
Что же это такое за морок — мурашки по всей спине?
В антракте они вышли в фойе. И Катя ловила себя на том, что все пытается вычислить, понять…
Нет, невозможно. Если кто-то и следил за ними, то это — невидимка. А где Герман Дорф?
— Выпьешь что-нибудь? — спросил Данила.
— Нет.
Но он повел ее в буфет и взял два бокала шампанского. Он выпил шампанское, как воду, — залпом. Катя так и стояла со своим бокалом. Она обратила внимание на то, как женщины смотрят на Данилу. Красавец, пользуется успехом у слабого пола.
Они вернулись в ложу уже после третьего звонка. Когда заиграл оркестр, Данила снова положил свою руку на спинку ее кресла.
На сцене танцевали Фархад и Ширин. Катя подумала о Жене. Она так мало говорила о своем шофере. И клуб «Шарада» она не посещала. Туда ходил ее муж — с этими двоими. Интересно, а Женя про эти походы в ночной клуб в курсе?
И тут Катя почувствовала, как Данила положил ей сзади руку на шею. Потом его пальцы нащупали «молнию» на Катином платье и…
Очень медленно он потянул молнию вниз, расстегивая платье.
— Прекрати.
Но «молния» ехала вниз, вниз… между лопаток и ниже, ниже…
— Прекрати сейчас же.
— Закричишь на весь Большой?
«Молния» — длинная, платье вечернее. «Молния» — вниз, вниз, до самой поясницы.
— Так я и думал. Нет бра под платьем. — Данила наклонился.
Его губы коснулись кожи Кати между лопаток. Да, она не надела бра, но фасон вечернего платья такой, что…
— Ты под дозой! Данила, прекрати. — Катя шипела как змея.
Но он продолжал свое дело — поцелуи вниз, вниз.
Катя оттолкнула его и вскочила с кресла. Уронила программку с парапета — кому-то на лысину.
Она ринулась к двери. Расстегнутое до поясницы вечернее платье она придерживала спереди обеими руками. Но Данила оказался проворнее. Он тоже встал и преградил ей выход из ложи.
Мускулистый накачанный торс, как скала, хоть бейся об него. И по наглой морде не съездишь, потому что платье надо держать.
Данила обнял ее и…
Этот поцелуй в глубине темной ложи Большого — скрытый, тайный, а может, и не такой уж тайный, может, и на виду у всего театра, у тех, кто смотрел сюда, а не на освещенную сцену.
Его губы…
Катя почувствовала, как он приподнимает ее и…
Левченко он трахал в туалете клуба. А меня решил употребить тут, в Большом, нанюхавшись кокаина…
— Я закричу. Пусти. Я тебя не хочу.
А на сцене танцевали великую любовь, побеждающую все, все, все…
Катя вырвалась из объятий. Нет, неверно — это он сам отпустил ее, у такого не вырвешься.
Она вылетела в фойе. Испугалась — билетерша увидит ее, полураздетую. Но нет билетерши — только зеркало отражает позолоту и все эти смешные усилия, потуги, когда пытаешься застегнуть до предела расстегнутую сзади «молнию» на платье.