Я исповедуюсь - читать онлайн книгу. Автор: Жауме Кабре cтр.№ 165

Он положил ладони на сложенную тряпицу.

– Я много раз говорил об этом с коровами, когда был пастухом в монастыре. И всегда приходил к неутешительному выводу, что виноват Бог. Потому что не может быть, чтобы зло было заключено только в воле злодея. Это слишком просто. Это, в конце концов, дает нам право убить его: изведи червя, изведешь и гниль, сказано Господом. А это не так. Хоть и без червя, а гниль живет в душе нашей долгие века.

Он огляделся, не замечая книг, которые его так впечатлили, когда он вошел в кабинет. И продолжал:

– Я пришел к заключению, что раз Всемогущий Бог позволяет зло, то Бог – это измышление дурного вкуса. И я сломался в душе.

– Я понимаю вас. Я тоже не верю в Бога. Виновный всегда имеет фамилию и имя. Его зовут Франко, Гитлер, Торквемада, Амальрик, Иди Амин, Пол Пот, Адриа Ардевол или как-нибудь еще. Но у него есть имя и фамилия.

– Нет. Инструмент зла всегда имеет имя и фамилию. Но вот само зло, сущность зла… этого я еще окончательно не понял.

– Только не говорите мне, что вы верите в дьявола.

Он несколько секунд молча смотрел на меня, как будто взвешивая мои слова, отчего я в конце концов даже почувствовал гордость. Но нет, его голова была устроена иначе. Ему явно не хотелось философствовать:

– Тру, та, что с темно-русыми волосами, Амелия, та, что с черными, как эбен, Жульет, солнечно-рыжая малышка. И больная теща. И мой щит, моя жена Берта, которая, как приходится думать, умерла пятьдесят четыре года и десять месяцев назад. А я по-прежнему чувствую вину за то, что до сих пор живу. Каждое утро я просыпаюсь, думая о том, что им меня не хватает, и так день за днем… И теперь, когда мне исполнилось восемьдесят пять, а я все никак не умру, я испытываю ту же боль все с той же силой, как в тот день. А поскольку я, несмотря ни на что, никогда не верил в прощение, я решил отомстить…

– Что, простите?

– …и обнаружил, что месть не может быть окончательной. Ты можешь лишь восторжествовать над тем дураком, который тебе попался. Но ты всегда испытываешь неудовлетворение при мысли о том, сколько их осталось безнаказанными.

– Понимаю вас.

– Нет, вы меня не понимаете, – сухо перебил он меня. – Потому что месть вызывает еще больше страдания и не приносит никакого удовлетворения. Я спрашиваю себя: если я не могу простить, почему же месть не приносит мне удовлетворения? А?

Он замолчал, и я из уважения не нарушал его молчания. Мстил ли я кому-нибудь? Наверняка, совершая множество мелких подлостей по ходу жизни, – наверняка. Я посмотрел ему в глаза и настойчиво спросил:

– А в какой части вашей истории появляюсь я?

Я спросил это слегка растерянно – может быть, рассчитывая сыграть важную роль в этой исполненной таких страданий жизни, а может быть, желая ускорить события, которых боялся.

– А вот теперь-то на сцену и выходите вы, – произнес он, не до конца скрывая улыбку.

– Что вам угодно?

– Я пришел забрать скрипку Берты.

Снова зазвонил телефон – так, словно раздались бурные аплодисменты в адрес исполнителей незабываемого спектакля.

Бернат подключил к розетке компьютер, включил его, и, пока он ждал, чтобы экран засветился, я объяснил ему, что произошло накануне. Чем дальше он слушал, тем шире у него открывался рот.

– Что-что? – произнес наконец он вне себя.

– Ты прекрасно понял.

– Да ты… да ты… ты просто спятил!

Он подключил мышку и клавиатуру. В ярости ударил по столу рукой и зашагал по комнате. Он подошел к шкафу с инструментами и резко открыл его, словно желая убедиться в том, что я рассказал правду. После чего со злостью захлопнул дверцу.

– Смотри не разбей мне стекло, – предупредил я.

– К черту твое стекло! И сам ты катись к черту!!! Почему ты меня не предупредил?

– Потому что ты бы не помог.

– Конечно. Но как же ты мог…

– Очень просто.

Старик встал, подошел к шкафу, открыл его и вынул Сториони. Он погладил скрипку, в то время как Адриа наблюдал за ним молча, с недоверием. Обняв скрипку, мужчина заплакал; Адриа не мешал ему. Потом он достал из шкафа смычок, натянул его, посмотрел на меня, спрашивая, можно ли… и заиграл. У него получалось не очень хорошо. Скорее – довольно плохо.

– Я не скрипач, в отличие от жены. Просто любитель.

– А Берта?

– Она была большим музыкантом.

– Да, но…

– Концертмейстером Антверпенской филармонии.

Он принялся наигрывать еврейскую мелодию, которую я много раз слышал, но что это, точно не помнил. Так как на скрипке она у него выходила плохо, он допел ее. У меня мурашки пробежали по коже.

– Ты со своими мурашками просто наплевал на меня, подарив ему скрипку!

– Я поступил по справедливости.

– Он наглый обманщик! Ты что, не видишь? Господи боже ты мой! Послать к чертовой матери наш Виал! После стольких лет… Что бы сказал твой отец, а?

– Не смеши меня. Ты ведь ни разу на ней не играл.

– Но я до смерти этого хотел, твою мать! Как будто ты не знаешь, что́ иногда может значить отказ! Ты что, не знаешь, что, когда ты говорил мне: играй на ней, возьми ее с собой на гастроли, Бернат застенчиво улыбался и убирал инструмент в шкаф, качая головой и повторяя: нет, нельзя, никак нельзя, это слишком ответственно? А?

– Но ведь ты говорил «нет».

– Нет может означать «да»! Может означать «я до смерти этого хочу»! – Бернат, выпучив глаза, готов был меня растерзать. – Неужели это так трудно понять?!

Адриа помолчал некоторое время, как будто ему трудно было осмыслить такую жизненную позицию.

– Слушай, парень, ты просто предатель, – продолжал Бернат. – И к тому же дал себя облапошить старику, рассказавшему жалостливую историю. – Он кивнул на компьютер. – А я-то еще пришел тебе помочь.

– Может, займемся этим в другой раз? Сегодня мы… что-то…

– Черт побери, да ты полный идиот, если отдаешь скрипку первому плаксе, постучавшему в твою дверь. Поверить не могу!

Допев мелодию, старик убрал скрипку и смычок в шкаф и снова сел, застенчиво бормоча: в моем возрасте играть можно уже только себе самому. Все забываешь, пальцы не те, и руке не хватает сил, чтобы как следует держать инструмент.

– Понимаю.

– Быть старым неприлично. Старость непристойна.

– Понимаю.

– Нет, не понимаете. Как бы я хотел умереть прежде жены и дочерей, а я превращаюсь в дряхлого старика, как будто хватаюсь за жизнь.

– Вы хорошо сохранились.

– Не выдумывайте. Мое тело разваливается на части. Мне надо было умереть больше полувека назад.