Шел старый еврей по Новому Арбату - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 45

К-3-43-73.

Номер телефона нашей перенаселенной квартиры.

– Надо же, – подумал. – Давно маме не звонил…

С мамами у нас нехватка, мама – ее многим недостает.

В опустевшем жилище, затхлом и пыльном, где отемневшие побелки на стенах от шкафа, картин и семейных фотографий, где выветрились запахи постояльцев и сиротились по углам оставленные за ненадобностью книги, увидел поручни на коридорной стене.

Жили в квартире старые люди, по этим поручням можно проследить их замедленные передвижения на кухню, в ванную и туалет.

Старики – с пространством не в ладу, не в ладу со временем.

Какая нынче неделя? Год какой? И мама отвечала отцу, когда строил планы на завтрашний день:

– До завтра надо еще дожить.

Папа отвечал, когда беспокоилась о его здоровье:

– Что ты волнуешься? Молодым я уже не умру.

Была у него операция. Велели: сидеть – не двигаться‚ повезли на каталке в палату. "Стоп!" – сказал в коридоре‚ встал, пошел в туалет. "Ты что делаешь?!" – закричал я. Даже не ответил. Сделал свое дело‚ сел в каталку – повезли дальше.

– Как здоровье? – интересовались.

– До смерти хватит.

Был у него инфаркт, снова велели не двигаться. Наутро поднялся с кровати, и это был конец.

Племянница вспоминала: "Он был хорош собою. Всю жизнь. В гробу лежал – красавец".

Мама оставалась без него одиннадцать месяцев.

Прожили вместе пятьдесят два года, похоронены в одной ограде на Востряковском кладбище.

Брат написал из Москвы:

"Это‚ наверно‚ возрастное, но мне часто снится девятая квартира и ее жильцы‚ вплоть до бабушки. И, конечно‚ родители. Но даже во сне я понимаю, что им очень много лет‚ и такого не может быть..."

* * *

Сказано неспроста: "Жизнь кончается, чтобы уступить место другому". Но человек, который живет долго, неспешно, в расчете на многолетие, не совершает ли это за счет страдальца, которому недостанет вдохов-выдохов? И если оно так, справедливо ли это ради усреднения возрастных данных?

Среднестатистические тоже хотят жить.

На подмосковном кладбище углядел надпись на камне, трогательно огорчительную:

Пройдя сквозь всю войну,

Теперь погибла ты, как воин.

Прощай, любимая моя,

Я, муж твой Коля.

И от руки, на листе тетрадном, придавленном камушком:

"И сын твой Петя"…

Что бы я упустил, не появившись на свет?

О чем бы пожалел, неузнанном, неиспытанном, неиспробованном?

Всего не перечислить.

Лев Шестов, философ:

"…не могу себе представить, чтоб нелепость владычествовала над тем чудом, которое называется человеком, живым, думающим, чувствующим существом. А в таком случае – смерть снова наш шанс, и бояться ее не приходится…"

Была у меня голодовка, когда не выпускали из Союза.

Двенадцать дней.

Днями знобило – не мог согреться. Ночами снился свекольник со сметаной и вареники с вишнями, любимое блюдо. Обоняние развилось чрезвычайное: с балкона унюхал запах подгоревшей гречневой каши из дома напротив.

Дни без еды закончились. При небольшом своем весе потерял девять килограммов и тогда только понял, зачем человеку даны ягодицы.

Они настолько опали, что не мог лежать на проступивших костях, – к ночи подкладывал подушечку.

– Дедушка, – спрашивает теперь внучка, которая родилась в Израиле, – зачем ты голодал?

– Чтобы увидеть тебя.

К чему это воспоминание?

Перед голодовкой отправился в Тимирязевский парк, долго ходил по аллеям, себя наставляя – пройти достойно те двенадцать дней.

Так оно и со смертью: как бы войти в нее достойно, осознанно, познать себя в великом испытании – если, конечно, удастся.

* * *

Вот и дожил до такого возраста, вот и дожил.

– Ты, – говорят, – ключ изнутри вынимай. Когда один в квартире. Мало ли что, – говорят, – мало ли что…

Живем дальше.

Старимся больше.

Как далеко занесло в будущее!

Отчего же ощущаешь порой, что моложе самого себя, значительно моложе? Отчего привыкаешь к тому, что живешь себе и живешь, – как отвыкнуть от этого?..

Он входил в комнату, наш сын, руки за спину, говорил, потупив глаза, уложив ресницы на щеки:

– Мешаю работать.

Дела на этом заканчивались – не устоять. Начиналась игра.

Не знаю, кто больше увлекался – он или я.

Тешился потом с внуками. Рассчитываю на правнуков, если дождусь.

А они укоряют.

Эти, которые вокруг:

– Ты карнавальный. Ты игровой. Жизнь провел в вымыслах.

Да, карнавальный, да, игровой, – остаться бы таким на исходе дней, не обмишуриться.

И пусть скажут на входе, иного не заслужил:

– Наигрался, дружок? Заходи. Тебя заждались.

P.S.

Фекла Тимофеевна Щербакова.

Няня моя.

Няня Куня.

Мы ей, неграмотной, письма писали в деревню. Под диктовку. На тетрадных листах в косую линеечку. Каждое заканчивалось одинаково: "На этом с вами прощаюсь и заочно крепко целую".

Словами Феклы Тимофеевны из далекого далека – буквы не прибавив, не убавив запятой – завершим эти страницы.

Иерусалим, осень 2011 – осень 2013

Память – она многолика.

Память – она заполнена не только событиями прошлого, местами перехоженными, разговорами заполночь; память – в написанном, напечатанном, задуманном и неисполненном, запрятанная в листках и блокнотах, обреченных на выброс.

Захотелось вдруг – почему бы и нет? – собрать воедино ощущения с побуждениями давних лет, сгинувшие за ненадобностью, вторичным сырьем ушедшие в переработку, а то и в мусор, подобно давним рассказам сочинителя, которые не пробились на журнальные страницы. Кто тогда догадывался, что в нескорые времена запретное перестанет быть запретным и окажется излишним?..

Вот тебе история, читатель, из отстоя полувековой давности, собранная из многих осколышей, что не умаляет ее достоверности, – подобно мозаичному панно из кусочков смальты или сумме чисел, образованной из разных слагаемых.