Гароэ - читать онлайн книгу. Автор: Альберто Васкес-Фигероа cтр.№ 14

Его старого друга пробила легкая дрожь, природы которой он не понял, и, чрезвычайно бережно взяв в руки драгоценную реликвию, он обратил внимание на то, с какой любовью был выполнен портрет гордого юноши, лицо которого словно лучилось счастьем.

– Ей бы хорошего учителя и немного практики – и она могла бы стать великой художницей, – совершенно искренне согласился собеседник. – Хотя я считаю, что она рисовала не столько твое лицо, сколько твои чувства.

– Это заметно, правда? – отозвался генерал, вкладывая лист в бумажник. – Она как раз сообщила мне, что беременна, – вот откуда моя радость, которая сочится из всех пор. Я часто представлял себе, что этот ребенок, зачатый на первом берегу, оказавшемся на пути у волн, которые пересекли океан, придя неизвестно откуда, явится первенцем новой расы и унаследует достоинства обеих наших. А мы, его родители, позаботимся о том, чтобы ему не передались недостатки ни той, ни другой… – Он сделал короткую паузу, устремил взгляд на заснеженную вершину вулкана, которая уже начала облачаться в наряд из вечерних облаков, и с горькой усмешкой добавил: – Глупая мечта, которой никогда не суждено осуществиться.

– Никакая мечта о лучшем мире не может быть глупой, – уверенно заявил его собеседник. – Она может быть несбыточной, но не глупой. Благодаря таким вот мечтам нам удавалось двигаться вперед на протяжении истории. Через пень-колоду, правда, но все-таки двигаться.

– И мы бы продвинулись еще дальше, если бы не были такими самоуверенными, презирая все, что не наше. Островитянам ведомы замечательные секреты природы, которые облегчили бы нам жизнь, однако мы отказываемся это принять: мол, что «возьмешь с дикарей». – Гонсало Баэса, казалось, улыбнулся своим воспоминаниям, добавив: – Я как-то попросил Гарсу, чтобы она нарисовала то, что, на ее взгляд, является самым важным на свете, и после долгих размышлений она дала мне понять, что нарисовать это невозможно. И оказалась права.

– Что же она имела в виду?

– А вот ты сам скажи… Что на свете важнее всего и что нельзя изобразить?

– Бог?

– Лучшие художники изображали его тысячами разных способов.

– Любовь?

– Нечто большее.

– Вера?

– Вера важна, но она не «самое главное», так как миллионы людей живут или прожили без нее.

– В таком случае сдаюсь. Что же она имела в виду?

– Воздух. Мы можем годами жить без Бога или без любви, неделями – без еды, днями – без воды, а вот без воздуха нам удастся продержаться всего пару минут. Получается, воздух для нас – самое главное, однако способа изобразить его не существует.

– Хитрый ответ, несомненно, – нехотя признал прелат. – Откровенно говоря, умный.

– Гарса дала мне ответ не для того, чтобы показать, насколько она умна, а сообразуясь с простой логикой, которой подчиняется жизнь тех, кто не испытывает, как мы, необходимости демонстрировать свое превосходство. Островитяне привыкли делиться всем, поэтому они делятся большей частью своих знаний.

– Чувствуется, что ты ими восхищаешься.

– Больше, чем многими из наших ученых: слишком уж часто чрезмерная самоуверенность заставляет их совершать невероятные ошибки, – заявил хозяин замечательного особняка. – Нет большего невежды, чем тот, кто не осознает глубины своего невежества, и тут островитяне нас обставили, поскольку признают ограниченность своих возможностей.

– Вот поэтому – потому что ты ими восхищаешься, уважаешь и лучше всех их знаешь – ты и должен принять назначение. Только те люди, которые, как ты, приблизились к их пониманию окружающего мира, могут спасти их от рабства, крепостной зависимости и даже, не побоюсь сказать, от возможного уничтожения как расы.

– Однако тебе все еще неведомы причины, которые давят на меня, вынуждая ответить отказом, дорогой друг, – тут же последовал ответ. – Я рассказал тебе только предысторию того, что в итоге вылилось в худшую из трагедий. Жизнь научила меня тому, что попытка помочь угнетенным слишком часто приводит к еще большему угнетению, ведь мятежный раб получает больше ударов кнутом, нежели покорный, какими бы справедливыми ни были причины, подтолкнувшие его к мятежу.

Монсеньор Алехандро Касорла решил сделать короткую передышку, снова макнуть язык в настойку, взвесить все, что он только что услышал, и хорошенько обдумать свои слова, осознавая, что все то, что он собирается сказать, не дает ему права на ошибку.

– Термин «мятеж» следует оставить в стороне, поскольку он так или иначе подразумевает противодействие законам, и на самом деле к нему прибегают те, кто ловко их обходит. Тебе, как никому другому, хорошо известно, что землевладельцам достаточно обвинить туземца в том, что он поднял оружие, чтобы им позволили обратить его в рабство. И тупица чиновник ни на секунду не задумается над тем, какое такое оружие в состоянии поднять восьмилетняя девочка, которую кто-то вознамерился продать. А ведь мы хотим, чтобы хорошие законы неукоснительно соблюдались.

– С хорошими законами обычно происходит то же, что и с хорошими винами, мой наивный друг. Они не переносят путешествия на корабле, не выдерживают качки и портятся. Законы, принятые на полуострове, не соблюдаются на архипелаге, и виноваты в том не островитяне, а те, кто ухитряется манипулировать самыми справедливыми указами. Следовало бы завезти сюда нотариусов – пусть засвидетельствуют в письменном виде, что богачи подтираются королевскими указами.

– Полегче, Гонсало! Язык тебя все время подводил и будет и дальше подводить.

– Когда я дослужился до генерала, другой, который вот-вот должен был уйти в отставку, мне посоветовал: «Дай выговориться тому, кто режет правду-матку, какой бы обидной она ни была, и заставь заткнуться того, кто лжет, даже если он тебя превозносит: первый ранит, второй убивает».

– Умный совет, который я с удовольствием приму, поскольку при дворе действительно все время слышишь вокруг льстивые речи; приторность не делает их менее ядовитыми. Да я и по опыту знаю, что главным врагом правителя является избыток похвал, которые рано или поздно затуманивают его рассудок.

– Согласен, потому что плохо дело того полковника, которого его капитаны заставляют поверить, что он генерал…

Прелат отставил в сторону рюмку, словно осознав, что он слишком увлекся настойкой, и после минутного размышления спросил:

– Почему ты всегда называешь их островитянами или туземцами и никогда – гуанчами?

– Дело в том, что, хотя название и получило распространение, гуанчи – это исключительно уроженцы Тенерифе, и жителям других островов неприятно, когда их так называют. Это равносильно тому, как если бы кто-то решил, что всем испанцам надлежит называться астурийцами или кастильцами.

– Полагаю, это не доставило бы нам никакого удовольствия… – согласился арагонец. – Особенно баскам, каталонцам и моим землякам. Ладно, давай не будем вдаваться в смысловые тонкости и вернемся к тому, что имеет значение. Значит, ты очутился на краю света, потерял две трети личного состава, шлюпка вышла из строя, и ты не мог сделать ни шагу. – Он печально покачал головой, подводя итог: – Клянусь святым Иудой, вот уж не думал, что в таком месте и в такой момент можно влюбиться.