– Все же я представляю, как вам было тяжело! – вырвалось у Вероники.
– Тяжело? – переспросил Громов. – Да, наверное. Но моей маме было тяжелее.
– Расскажите о ней.
– Это она отдала меня учиться музыке… Когда я начал выступать в концертах, ей пришлось уйти с работы. Мать юного гения, – он слегка ухмыльнулся, – это очень тяжелая профессия, Вероника. А когда я собрался в армию, ей было труднее всех смириться с моим решением…
– Где она сейчас?
Громов посмотрел на часы:
– Наверное, ждет меня с ужином, хотя я и предупредил ее, что приеду поздно. Но я, пожалуй, предпочел бы поужинать здесь. С вами. Посидим еще немного? Я возьму что-нибудь поесть и кофе. Приходится выкручиваться, раз вы сами упорно отказываетесь пригласить меня выпить чашечку.
Через пятнадцать минут перед ними стояли тарелки чуть ли не метр в диаметре, в которых дымилась еда. Вероника испуганно смотрела на огромную отбивную на косточке, рядом с которой возвышалась внушительная горка отварной картошки, посыпанной укропом. А одних свежих овощей, из которых состояла другая горка, Веронике наверняка хватило бы на пару «здоровых ужинов».
Да, таких гастрономических подвигов она не совершала уже очень давно!..
– Это вы называете плохой кухней? – изумилась она, проглотив кусочек отбивной.
– А вы – хорошей? Впрочем, голод – лучший повар.
Некоторое время оба молча жевали. Вероника умяла добрую половину отбивной и решительно отставила тарелку.
– Это отлично приготовлено, – искренне сказала она. – Вы, Лука Ильич, кажется, не разбираетесь в кухне.
Громов фыркнул:
– Когда-нибудь я приглашу вас на ужин домой, вы попробуете блюда, приготовленные моей мамой, и вам станет стыдно за свои слова! Это я-то не разбираюсь в кухне! – повторил он возмущенно.
Официантка принесла кофе. Они закурили.
– Я, кажется, знаю, зачем вы сегодня пришли меня послушать, – тихо произнес Громов. – Вы искали утешения. У вас тяжело на душе, а поделиться не с кем, ведь вы одиноки, правда?
– Я пришла главным образом потому, что узнала о вашем прошлом. Оно показалось мне поразительным. И похожим на мое собственное, хотя, конечно, это очень нескромно с моей стороны – так говорить. Я подумала – если я до сих пор страдаю, то, наверное, вы страдаете тоже.
– Так, значит, вы не искали утешения, а, наоборот, пришли утешить меня?
Она кивнула.
– Вероника, вы не обидитесь, если я скажу вам одну вещь? Если бы вы были счастливы в личной жизни, в семье, вы бы давно перестали вспоминать о своей загубленной хирургической карьере.
– Давайте не будем это обсуждать, – попросила она.
– Как хотите. Но почему бы вам и не обсудить свои проблемы с человеком, который очень хорошо к вам относится? То есть со мной, – на всякий случай пояснил Громов. И тут же сам ответил на свой вопрос: – Потому что вы, женщины, считаете одиночество не только несчастьем, но и позором. Вы думаете: раз я не сумела привлечь мужчину или не смогла его удержать, значит, со мной что-то не так.
– Я вдова, – перебила его Вероника, – мой муж умер пятнадцать лет назад. Так что ваши рассуждения ко мне не относятся.
– Ну да. Вы так чтите память покойного мужа, что за эти пятнадцать лет ни разу не помышляли о новой семье? Вот это верность!
– Не смейте со мной разговаривать в таком тоне!
– Извините, я не хотел вас обидеть. Я только хотел сказать: одиночество – не порок, а несчастье. Несчастья же нечего стыдиться. Вам просто не повезло.
– А вы сами-то были женаты? Сейчас вы живете с мамой…
– Как говорят в фильме «Покровские ворота», сумасшедших не регистрируют. – Он грустно улыбнулся. – Или что-то в этом роде, точно не помню. Я же вам рассказал о контузии, о коме… Иногда у меня случаются обмороки.
Вероника сразу вспомнила, что завтерапией рассказывала ей, как однажды Громов упал в обморок и они откачивали его всем отделением. Валентина Петровна назвала его «контуженым», но тогда Вероника не придала этому значения. Она думала, что это не диагноз, а употребленная с досады фигура речи.
– Сейчас я вполне нормален, – продолжал между тем Громов, – но никто не знает, что будет дальше. В любую минуту положение может измениться. Вы врач, Вероника, ну сами подумайте, как я могу жениться? Вам же наверняка известны случаи внезапного помешательства после черепно-мозговой травмы, когда, казалось бы, ничто не предвещало… Что я могу предложить женщине, которая будет рядом? Разделить со мной мое безумие? А если вас интересует, так сказать, плотская сторона вопроса… Что поделать, живу как живется. Пока никто не жаловался.
Он опять улыбнулся, на этот раз весело, и даже подмигнул Веронике, но она не спешила разделить его веселье.
– Наверное, вы никогда не любили по-настоящему, – тихо сказала она.
Громов поморщился:
– Вероника, вы умная женщина. Ну зачем это? Любили – не любили…
– Я просто исхожу из собственного опыта. Давно, еще до замужества, я потеряла любимого человека. И если бы он не умер, а всего лишь сошел с ума, я восприняла бы это как милость Божью. Я бы ухаживала за ним, и у меня оставалась бы надежда, что в один прекрасный день он придет в себя.
– Ох, Вероника… – с досадой сказал Громов. – Странно слышать такие речи, особенно от врача. Пушкин писал: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума…» А классикам надо доверять.
Она ничего не ответила. Оба молчали и не подыскивали слов, чтобы нарушить это уютное молчание. Им было спокойно друг с другом, и от этого сказанные слова уже не казались такими печальными.
А потом он проводил ее домой. Узнав, что в квартире Вероники идет ремонт, предложил свои услуги, она мягко, чтобы не обидеть его, отказалась.
На этот раз прощание обошлось без поцелуев.
Давно уже Вероника не ложилась спать в таком умиротворенном настроении… Это настроение не могла омрачить даже мысль, что это были ее первые и последние задушевные посиделки с Громовым.
Глава 10
Вероника не хотела ложиться в коммерческую палату, считая это неэтичным. Ведь она много лет работала в системе организации здравоохранения, и уж если не смогла обеспечить всех хорошим уровнем медицинской помощи, значит, должна лечиться наравне со всеми.
Однако в палате гинекологического отделения было чисто, пахло свежим ремонтом и стояло всего четыре кровати. По привычке она посмотрела в холле программу «Время» и отправилась спать, выпив положенные таблетки, чтобы не нервничать перед операцией. Положив голову на подушку, она вдохнула знакомый аромат чистого больничного белья: немного ксероформа и еле уловимый запах горячего утюга. Сколько лет она провела среди этих запахов в больницах своего детства!..