Я верую - Я тоже нет - читать онлайн книгу. Автор: Фредерик Бегбедер, Жан-Мишель ди Фалько cтр.№ 31

Между тем ни одно из средств массовой информации об этом не сообщает – быть может, они считают, что проявлять такую щедрость для христиан в порядке вещей.

Бегбедер: Примем к сведению. Я хотел бы воздать должное Церкви за ее мужество: она никогда не занимается демагогией – это, по крайней мере, следует отметить. Она не стремится говорить то, что понравилось бы обществу, и такой образ действий мне по душе. Я полагаю, не стоит требовать от Церкви, чтобы она слепо приспосабливалась к современным нравам, обязательно их принимая, но в то же время – повторяю – я убежден: не лишним был бы Третий Ватиканский собор, который пересмотрел бы ее позиции по ряду пунктов – таких, как целибат священников, презервативы, регулирование рождаемости и аборты.

Что касается попыток манипулирования будущим ребенком, границы этого понятия довольно-таки размытые. Когда женщина хочет завести ребенка для себя – ты знаешь песенку Гольдмана [55] «Она родила малыша сама», – для начала она подбирает отца. И останавливает выбор на мужчине, который соответствует ее пожеланиям относительно светлого или темного цвета волос, роста и прочих качеств. Потом она определяет подходящий момент, полгода соблюдает безнатриевую диету, чтобы иметь больше шансов родить мальчика, перестает принимать противозачаточные пилюли, убеждает мужчину не пользоваться презервативом и т. д. Где начинается манипулирование процессом? Где оно кончается? И что думает об этом Церковь?

Ди Фалько: Позиция Церкви может показаться непреклонной, жесткой: она говорит, что никто не имеет права решать вопрос о жизни и смерти человека. Таков общий принцип. Но когда конкретные люди – члены Церкви, оказываясь в трудном положении, идут к священнику за советом, он должен помочь им с верой преодолеть сложившиеся обстоятельства.

Бегбедер: Известно, что Церковь отвергает клонирование, и это меня радует, но как обстоит дело с трансплантацией? Я говорю не о пересадке фаланги пальца или руки, но, допустим, о пересадке сердца. Я слышал, что в Соединенных Штатах один человек, которому сохраняли жизнь в ожидании донора, получил сердце своей девятнадцатилетней дочери. Это поразительно! Он выжил ценой смерти собственного ребенка!

Ди Фалько: Церковь одобряет трансплантацию, если она служит спасению другой жизни.

Бегбедер: Иногда это похоже на манипулирование телом.

Ди Фалько: Это несопоставимо.

Бегбедер: А искусственное продление жизни больного средствами медицины, а эвтаназия? Дело не в том, что мне нравится быть ультраанархистом, но скажи: зачем упорствовать, отсрочивая смерть любой ценой? Когда врачи знают, что больной страдает и он обречен, что его самого и близких ожидает лишь трагедия угасания и постоянная боль, откуда берется уверенность в том, что Богу угодно заставить десять лет страдать этого человека – парализованного, прикованного к постели, с торчащими отовсюду трубками? Не говоря уже о крайних мерах, нельзя ли одобрить хотя бы прекращение лечения?

Ди Фалько: Церковь не поддерживает продление жизни больного любыми средствами. Однако она возражает против эвтаназии. Ответ тот же: это открывает брешь. До каких пределов позволительно идти? Как определить жесткие рамки для принятия такого решения и как гарантировать, что злоупотребления будут исключены? Известно, какие ужасы замышляются порой в некоторых семьях у одра обреченного больного.

Бегбедер: В Голландии, где узаконено право на эвтаназию, решение принимает больной, а не его родственники.

Ди Фалько: Один врач, работающий в отделении паллиативной терапии, недавно рассказывал мне, как может меняться мнение больного, сохраняющего ясное сознание, который требует, чтобы его конец был ускорен при наступлении невыносимых мучений. Нередко тот же больной, когда приходит час, цепляется за жизнь и отказывается от своих требований. Больной не всегда в состоянии принять решение, и когда он просит положить конец его жизни, разве это не означает скорее мольбу о том, чтобы облегчили его страдания? И если врачу удалось помочь пациенту, думаешь, тот будет настаивать на своем требовании?

Перейдем к нравственному аспекту и задумаемся над главным вопросом: имеем ли мы право сознательно положить конец жизни человека, даже если он неизлечим, обречен и страдает, – прямо или косвенно вызвать его смерть, предваряя естественную кончину? Именно так ставит вопрос Церковь. И отвергает эвтаназию, ибо первый долг христианина – облегчать страдания, поддерживая жизнь до последнего мгновения. Эта неимоверно трудная миссия и доверена врачу. Конечно, технически ему было бы проще умертвить пациента; но если разрешить эвтаназию, какие отношения установятся между больным и врачом? Какое доверие может питать пациент к человеку, от которого зависят его жизнь и смерть?

Каждый человек должен иметь право прожить и свою жизнь, и свою смерть. И долг врача, родных, близких – быть рядом с больным, подготавливать его к смерти, бороться со смертью, пока не придется ее принять, когда она наступит естественным образом.

Итак, «нет» – эвтаназии, «нет» – искусственному продлению жизни любыми средствами. Уход за умирающим, облегчение его последних мгновений – вот что мы безоговорочно поддерживаем.

Бегбедер: Впервые в истории человечества людям наконец выпадает возможность выбрать момент рождения ребенка и час собственной смерти. По-моему, это прогресс, и я собираюсь поразмыслить над составлением завещания.

Но прежде задаю себе такой вопрос: не обратиться ли мне к пластической хирургии. Например, в детстве у меня были оттопыренные уши, и мне сделали небольшую операцию. Мне это очень помогло, в отличие от принца Чарльза.

Ди Фалько: По этому вопросу Церковь никогда не высказывалась.

Бегбедер: А надо бы. То, что может казаться пустяком, не так уж безобидно. Сегодня пластическая хирургия имеет тенденцию превращать людей в клонов: у всех одинаковые носы, рты, груди и подтянутая кожа лица. Человек и в этой области делает выбор, не желая подчиниться природе.

Ди Фалько: Когда можно исправить форму ушей ребенка, желательно это сделать, чтобы он не стал объектом насмешек. То же касается людей, страдающих из-за физического недостатка или какой-то анатомической особенности, превратившейся для них в проблему. Другое дело – заявить: хочу быть копией такой-то звезды или стандартным воплощением канонов красоты.

Бегбедер: Да, но меня удивляет, что эти превращения так мало тебя волнуют. В наши дни миф о Франкенштейне стал руководством к действию для многих врачей, и они берут на себя миссию природы или Бога, перекраивая человека по желаемому образу и подобию. Когда они изменяют лица, форму губ, омолаживают женщин и мужчин, за этим стоит отказ от старения, то есть от естественного процесса.

Ди Фалько: Так можно обмануть окружающих, даже самого себя, но природу-то не обманешь. Если человек прибегает к операциям, потому что лихорадочно ищет возможности отодвинуть последний рубеж, если им движет патологическая потребность, как бедной Лоло Феррари, [56] я не могу быть «за»; но если такая операция способна кого-то осчастливить, почему бы нет?