На следующее утро меня будит дежурный ефрейтор, и я отправляюсь на кухню подзаправиться. Я там оказываюсь в этот день первым и решаю воспользоваться представившейся возможностью, чтобы как следует набить брюхо. На кухне тепло, пар валит клубами. Пока остальные, получившие тот же наряд, подтягиваются на кухню, я успеваю наесться до отвала.
Потом мы минут десять стоим в темноте на ротном плацу и ждем. На мне две пары носков, но все равно ноги у меня совсем замерзли. Холодный воздух просачивается в рукава, и я чувствую, что руки закоченели до самых плеч. Начинаю прыгать на месте и размахивать руками, как ветряная мельница крыльями. Трое остальных, типичные недотепы, нахохлились и курят сигарету за сигаретой. Наконец дверь открывается, и урод выходит. Он даже не посмотрел на нас, хотя бы для того, чтобы пересчитать. Может, его просто не научили считать до четырех. Мы идем следом за ним к стоянке, на которой ждет грузовик. В кабине сидят два черномазых шкета. Я им улыбаюсь, но они делают вид, что не замечают. Урод опускает борт кузова.
— А ну, сигайте сюда, говнюки.
С небольшого разбега я молодецки запрыгиваю в грузовик. У других так не получается, и мне приходится подать им руку. Дно кузова обшито листовым железом, оно влажное, скользкое и черное от намокшей угольной пыли. А на нас, черт возьми, новые солдатские куртки! Я иду в угол и присаживаюсь там на корточки рядом со сложенными грудой лопатами. Другие парни садятся по обе стороны от меня. Никто из этих недотеп не говорит ни слова. Мы даже не смотрим друг на друга.
Дернувшись, грузовик тяжело урчит и выезжает со стоянки. От толчка мы валимся на задницы и скользим по грязному полу. А эти сволочи в кабине смеются так, что даже нам слышно. Урод любуется этой сценой через заднее стекло. Грузовик колесит по грязной дороге, подскакивая на ухабах и проваливаясь в рытвины, а мы то и дело валимся друг на друга, пока не добираемся до шоссе, ведущего в Гаррисберг. Наши колени становятся черными, и, боже мой, как нам холодно! Никакой защиты от ветра. Мои уши превратились в ледышки, лицо немеет. Где-то через полчаса мы подъезжаем к каким-то угольным кучам на берегу реки. Грузовик останавливается, и урод подходит, чтобы открыть задний борт.
Кажется, я перестал рассказывать и просто вспоминаю мысленно, что со мной было, потому что Вайс открывает глаза и говорит:
— Продолжайте, сержант, сообщите о том инциденте, из-за которого вы попали под трибунал. Опишите все, как помните.
— Хорошо, сэр. Нас привезли на военном грузовике в Гаррисберг. Мы находились под командой капрала Лумбовского, того самого унтер-офицера, в нападении на которого я был обвинен. Присутствовало также двое водителей-ефрейторов и четверо солдат, бывших со мной в наряде.
Мой мозг лихорадочно работает: с одной стороны, мне нужно, чтобы моя история Вайса заинтересовала, а с другой стороны, не хочется, чтоб он узнал слишком много. Надеюсь, мне все-таки удастся ее рассказать, не выставив себя каким-то сбрендившим маньяком.
Я спрыгиваю с грузовика первым, и ноги мои подгибаются, потому что я их почти не чувствую. Один из хилятиков-недотеп при прыжке сильно ударяется головой о землю и разбивает о гравий кисть руки в кровь. Урод стоит рядом, показывая на кузов. На нем толстые рукавицы из грубой кожи.
— Тупые ублюдки, вы позабыли о ваших гребаных лопатах. Коли хотите кидать уголь руками, то мне, в общем, насрать. Эй, ты! — Он указывает на меня. — Эй ты, дубина, сигай туда и дай им ихние вонючие лопаты, да шевелись! Неча торчать тут весь день!
Я опираюсь одной рукой о кузов и быстрым движением запрыгиваю в грузовик. Этот тупица не ожидал ничего подобного. Взяв лопаты, я встаю с ними у края кузова. Киваю одному из наших парней и кричу ему:
— Эй, ты, лови!
И бросаю ему лопату. Этот пердун не только не может ее поймать, он еще наклоняет голову и приседает!
— Кончай это дерьмо, мать твою так! Подай им в руки. Это собственность армии. Ты че, хочешь сломать государственное добро?
Я спрыгиваю и раздаю лопаты. Шкеты-ефрейторы подают грузовик назад, поближе к огромной куче угля. Урод забирает у меня лопату.
— А теперь хватаем лопаты и беремся за работу. Держим черенок вот так и суем плоскую часть сюда под уголь, подымаем и кидаем уголь в кузов. Ну, все видали? Дошло?
И что он умничает, чертов тупица. Мы начинаем работать лопатами. Уголь настолько промерз, что едва удается набрать первые несколько лопат; приходится загонять их в него ударами подошв. Мы только мешаемся друг у друга под ногами. Урод отправляется к шкетам в кабину погреться. Они не глушат мотор и потому там тепло. А нам достается только угарный газ из выхлопной трубы. Никто не разговаривает. Никто из нас не привык работать лопатой, мы все страдаем от холода и как можно туже кутаемся в новые куртки. Похоже, мы будем нагружать этот грузовик очень долго.
— Видите ли, сэр, мы уже часа два кидали лопатами уголь в кузов. Никто из нас не имел достаточной сноровки, и капрал Лумбовский, унтер, в распоряжении которого мы находились, начинал терять терпение. Ему требовалось, чтобы мы поскорее выполнили работу, а мы выбивались из графика.
Вайс кивает и несколько раз хмыкает, показывая, что слушает. Думаю, ему действительно по душе подобная чушь. Наверное, психиатрам нравится слушать всякие дурацкие рассказы.
Мне становится жарко и с меня начинает лить пот, когда этот урод капрал прыгает с подножки кабины, отбрасывает сигарету и подходит к нам. Мне видно, как шкеты-водители смотрят на нас через заднее стекло поверх угля, который мы успели нагрузить в кузов. Похоже, урод пообещал им, что сейчас они увидят занятное представление. Я готовлюсь к самому худшему. С полминуты урод стоит и наблюдает за нами, потом подходит ко мне. Хватает мою лопату и отталкивает меня.
— Так не лопатят, дубина, делай вот так!
Он вонзает лопату в уголь, наклоняет и, размахнувшись, одним движением кидает все, что на ней находится, через плечо. Затем проделывает это снова. Кажется, этому гаду поручили руководить погрузкой угля неспроста: должно быть, на гражданке ему довелось поработать на шахте. Другие парни прекратили работать и смотрят. Он сует мне обратно мою лопату.
— Давай, принимайся. Хватит валять дурака!
Он возвращается в кабину. Ее дверь открывается, и оттуда доносится смех — глубокий, утробный, как смеются одни ниггеры. Чувствуется, что им там тепло. А я так замерз, что у меня не получается даже моя сицилийская улыбка. Берусь за лопату и начинаю кидать уголь.
Минут через пять он заявляется опять. Стоит и смотрит, прихлопывая рукавицами и притопывая ногами. Я стараюсь показать этому ублюдку, как надо работать, засовываю лопату поглубже, набираю пополнее и размахиваюсь как следует, чтобы весь уголь попал в кузов. Никакому вонючему уроду шахтеру не переплюнуть Эла Колумбато. Он подходит ко мне.
— Христа ради, дубина, че ты делаешь? Кидаешь половину угля под этот гребаный грузовик! Залазь под него, выгреби уголь и наперед целься лучше, кидай в кузов, а не повсюду.