Я и Он - читать онлайн книгу. Автор: Альберто Моравиа cтр.№ 36

— С чего это? — С того, что кое-какие вещи можно делать только вдвоем.

Катастрофа! Внезапно Маурицио, подобно артиллерийской батарее, подпускающей неприятеля под самые стволы орудий, чтобы стереть его с лица земли, расчехляет стволы орудий "возвышенца" и ахает по мне прямой наводкой.

— Слушай-ка, Рико, — спрашивает он спокойно, — а ты, часом, не педик? Все летит в тартарары! Я окончательно потерял равновесие, положившись на "него". Теперь уже я отпихиваю "его", пытаюсь взять себя в руки — все напрасно. Чувствую, как неудержимо скольжу на обыкновенной банановой кожуре и падаю на что-то твердое, не находя поблизости ни малейшей зацепки, за которую можно было бы ухватиться. Качаю лысой головой и бодренько смеюсь: — Я — педик? Ну ты даешь! — И все же… — Что все же? — И все же твое предложение выглядит по меньшей мере странным, тебе не кажется? — Это ты повернул дело так, что задетой оказалась моя честь.

— А ты свел весь разговор к сплошной анатомии.

Пытаюсь обернуть это препирательство в шутку: — Да брось ты! Педик! Если бы! Тогда бы я мог больше не думать о женщинах! Просто у мужчин частенько возникают такие споры: "А у меня больше, чем у тебя. Нет, у меня больше. А ну, давай сравним". Подростком я вечно мерился с друзьями-одногодками.

Пустой номер. Маурицио не клюет на эту удочку. Глядя мне прямо в глаза, он непреклонно заявляет: — Каждый сам выбирает себе друзей. Я не говорю, что этого вообще не бывает. Я говорю, что этого не бывает и никогда не бывало со мной.

Ну вот, теперь меня окончательно засунули "вниз". Это вам не самца-производителя с девицами из хороших семей разыгрывать! "Униженец", я очертя голову помчался в поисках удачи гомосексуальной стезей и по уши увяз все в том же болоте унижения и стыда.

В бешенстве шепчу "ему": "- Опять сел из-за тебя в лужу, бандит, висельник, каналья! Ну ничего, скоро сочтемся".

Тем временем Маурицио идет к двери. Выходя в коридор, он поправляет очки и говорит: — Спасибо за взнос. Я сообщу об этом группе. Через неделю мы проведем собрание. Я представляю тебя, и мы обсудим твой сценарий.

Он выходит из комнаты; я опрометью за ним; догоняю его в коридоре. Растерянно, с трудом переводя дыхание, спрашиваю: — А как насчет режиссуры? Одного твоего слова может быть достаточно, чтобы выбор Протти пал на меня. Отец Флавии — один из продюсеров фильма. Флавия — твоя Невеста… Маурицио открывает дверь. Сдержанно и серьезно он роняет: — Я поговорю с Протти насчет режиссуры, но при одном условии.

— Каком условии? — Ты покажешь мне "твой" и не станешь просить, чтобы взамен я показал тебе "мой".

Ничего себе прикольчики! Вдобавок ко всему Маурицио нарочито растягивает слова, как на студенческих капустниках. Чувствую, что от стыда у меня пылают щеки; мысленно отношу это на "его" неоплатный счет. Я в отчаянии.

— Маурицио, прошу тебя, давай серьезно, ведь речь идет о моей судьбе.

В моем голосе звучит, наверное, такая неподдельная мучительная тревога, что Маурицио меняется в лице: — Хорошо, давай серьезно. Должен тебе сказать, что не могу переговорить с Протти до тех пор, пока группа не одобрит твоего сценария, Протти здесь ни при чем. И ты не можешь просить меня обойти мнение группы.

— А когда группа одобрит сценарий, когда? — Я же сказал: собрание намечено на следующую неделю.

— И как только сценарий будет одобрен, ты поговоришь с Протти о режиссуре? — Посмотрим. Успехов. Пока.

Дверь закрывается. Вихрем бросаюсь в ванную, срываю с себя брюки и майку и совершенно голый подхожу к зеркалу. Невероятно! "Он" все еще стоит. Твердый, налитой, багровый, жилистый. Мало того, что "он" встал вопреки моему сознательному и яростному сопротивлению, так еще и направил огонь желания на моего партнера по работе. Не прикасаясь к "нему", я высказываю все, что у меня накопилось.

"— На сей раз я не стану тебя лупцевать. У меня уже был случай убедиться, что ты способен обращать в удовольствие даже шлепки. Но я скажу все, что я о тебе думаю. Так вот: мало того, что ты высасываешь из меня самые плодотворные творческие силы и расходуешь их на пошленькие эротические забавы, мало того, что удерживаешь в унизительном положении серости, бездаря и хронического неудачника, тебе еще понадобилось столкнуть меня в бездонную пропасть гомосексуализма. И все это самым смешным, нелепым, унизительным и постыдным образом. Короче говоря, ты жаждешь окончательно меня извести. Только из этого ничего не выйдет. Пока ты не уничтожил меня, я уничтожу тебя".

Вне себя от негодования подхожу к раковине и хватаю с туалетной полки бритвенное лезвие. От столь резкого движения лезвие впивается мне в палец. Чувствую холод лезвия в подушечке пальца, но все равно не выпускаю бритву. Крепко сжимаю ее двумя пальцами — кровь хлещет из раны, растекаясь по руке, — и подношу к паху со словами: "- А сейчас, голубчик, я отрежу тебя одним махом. Пусть я буду кастратом, как Абеляр или Ориген, как многочисленные святые и мистики прошлого. Зато тебя больше не будет, вся твоя напыщенность сгинет в мусорном ящике, жалкий червяк, мерзкая гусеница, ничтожная кишка!" Угрожаю, кипячусь, подношу бритву почти вплотную к "нему", но в конечном счете, разумеется, ничего не предпринимаю. Бритва выпадает у меня из руки и летит на пол. Кое-как обрабатываю порезанный палец спиртом и возвращаюсь в кабинет. Сажусь за столик. Пытаюсь печатать на машинке — не тут-то было: порез дает о себе знать. Не остается ничего другого, как пойти прогуляться и слегка поостыть.

Вечер. В темно-синем костюме, белой рубашке и темном галстуке в полоску сижу на кровати в квартире Фаусты. Между нами существует договор, по которому Фауста должна сопровождать меня в тех случаях, когда, ее присутствие необходимо. Однако это не означает, что взамен она имеет право на некую сентиментальную, а тем более эротическую компенсацию. Сегодня вечером именно такой случай. Протти, мой продюсер, пригласил нас на ужин. Поэтому Фауста будет сопровождать меня, как и полагается законной жене. После ужина я довезу ее до дома, распрощаюсь с ней на улице, а сам поеду ночевать к себе.

Сижу, широко расставив ноги, чтобы не помять брюки, которые Фауста только что отгладила. Курю, настроение дрянь. Фауста стоит ко мне спиной перед гардеробным зеркалом и заканчивает туалет. Она облачилась в некогда любимый мною наряд: коротенькую курточку и брюки, сидящие на бедрах так, что между низом куртки и ремнем брюк торчит заголенный живот. Примерно так Фауста была одета во время нашей первой встречи в "Марью-мод". Тогда на ней тоже были брюки и курточка. Точнее, даже не курточка, а блузка, завязанная под грудью. И снова, со злорадной жестокостью, замечаю про себя, что Фауста тогдашняя соотносима с Фаустой теперешней, как человек соотносим с собственной карикатурой. Спереди над ремнем неудержимо растекается голый живот; со спины жирные складки наслаиваются друг на друга, как мехи гармони. Почему у меня такое дрянное настроение? Потому что этим вечером я решил переговорить с Протти насчет режиссуры и вовсе не уверен, что получу от него благоприятный ответ. Что же до обещаний Маурицио, то я кожей чувствую: лучше на них не рассчитывать. Фауста нагибается к зеркалу, чтобы подкрасить веки. С вечно раздражающей меня нечувствительностью к состоянию моей души "он", естественно, спешит обратить мое внимание, не скрывая при этом своей непристойно-циничной радости, на два громадных полушария, расползающихся и двоящихся пониже поясницы моей жены. Мысленно пожимаю плечами, как бы говоря: "Разве не ясно, что мне сейчас не до этого?" Тем временем чувствую, как срабатывает мой всегдашний, психологический механизм. Монументальный зад, на который "он" указал с привычной безрассудной похотливостью, вызывает во мне желание быть с Фаустой жестоким, чтобы почувствовать себя выше, расположиться "над" ней. Неожиданно грубо я бросаю: — Послушай, неужели ты думаешь, что осталась такой же, как десять лет назад? — А что? — Десять лет назад ты была тростиночкой. Сейчас — кашалотиха. Неужели непонятно, что некоторые наряды тебе уже не подходят? — Но что делать, если мода такая.