Игра на выживание - читать онлайн книгу. Автор: Анна Владимирская cтр.№ 3

– Наш шеф любит советскую живопись, у вас ничего нет на примете?

– Есть, очень даже есть! – с энтузиазмом воскликнул антикварщик.

– Президент хотел бы приобрести сразу целую коллекцию. Большую коллекцию. Чтобы сделать для нее галерею в своей резиденции. Вы могли бы навести справки? Мне вас характеризовали как человека грамотного…

– Я могу подготовить всю необходимую информацию в кратчайшие сроки, – щелкнул каблуками бывший функционер.

– Мы прилетим через неделю – отсматривать образцы продукции для резиденции. К этому времени хотелось бы уже получить какие-то списки картин с ценами.

– Все будет сделано к вашему приезду, не сомневайтесь!

– Рассчитываю на вас… – многозначительно обронил помощник главы соседней державы.

Внутренне Зорькин ликовал. Теперь он сможет реализовать свою коллекцию, которую он и его родители создавали долгие годы. Не продавать по единице раз в полгода, а сразу и все! На протяжении долгих тридцати лет его родители собирали свои полотна. Он продолжил семейное дело и тоже двадцать лет собирал все эти картинки, вызывавшие подчас смешанные чувства: умиление и жалость. Боже, что это было за искусство! Изображая стройки «сталинских пятилеток», живописцы должны были передавать содержание главного мифа – веру бывших низов в высшее предназначение власти изменить ход истории.

Зорькин был еще совсем мальчиком, когда отец показывал ему оборудованное на чердаке дома хранилище, где была спрятана советская живопись конца 30-х – начала 50-х годов.

То была забытая теперь эпоха «сталинского барокко» в живописи. Культ Сталина расцвел пышным цветом в 30-е, но особенно – в послевоенные годы. Развернутое тогда, в конце 40-х годов, наступление на так называемых космополитов и постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», выносящие несправедливый приговор Ахматовой и Зощенко, привели к тому, что в искусстве возникла псевдогероика, театральный пафос. Родилась «теория бесконфликтности», драматические коллизии произведений строились на «борьбе хорошего с лучшим». Этот процесс охватил все искусство: не только изобразительное, но и литературу, театр, кино. Послевоенная живопись «сталинского канона» – это было нечто. Невероятные по своей суперпатриотичности всевозможные серии («Прием в пионеры», «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!», «У парторга») и скульптурные портреты юного кудрявого В. И. Ленина уже тогда казались Светославу немножко смешными, поскольку были бессмысленно нарочитыми. Ноты социальной эйфории ощущались и в живописи на крестьянскую тему. И это несмотря на полуголодные колхозы, кризис после «раскрестьянивания» деревни, послевоенную разруху. Мечта о светлом пути и близком счастливом завтра делала эти картины, на сегодняшний взгляд, образцами наивности и рабского состояния художников.

А теперь – ура! Соцреализм вернулся! Зорькин даже зажмурился от удовольствия. Он уже предвкушал то тайное наслаждение, которое получит, печатая список картин для продажи.

Для Светослава Юрьевича не составляла труда даже та часть работы, которая для любого коллекционера является наиболее сложной, – ценообразование. Поскольку он решил продать коллекцию из трех тысяч картин оптом, то и цена будет оптовая. Важно было не просто назвать правильную цену, на которую согласится покупатель, намного важнее было придумать схему получения этих денег и при этом остаться в живых.

Вот об этом размышлял уральский комбинатор несколько дней. Наконец решение было найдено и Зорькин был готов к визиту высокого гостя.

Антикварщик встретился с заказчиком, показал на экране планшета всю коллекцию. Назвал цену. Гость даже не стал торговаться, цена была более чем приемлемая. Президент ему выделил на эту сделку гораздо большую сумму.

Договорились и о технической стороне приобретения. По предложению Зорькина, заказчик получит ключи от помещения, где хранится коллекция, в тот момент, когда Светослав Юрьевич увидит на своем счете требуемую сумму. После этого новый хозяин может все вывезти в любую секунду.

Ключи Зорькин дал Гертруде, сообщил, что едет в длительную командировку в Китай, и приказал не только отдать ключи, но и проконтролировать, чтобы с вывозом картин все было в полном порядке. Жена все выполнила в точности. Как только деньги пришли на его счет, он поступил следующим образом: перевел деньги через несколько счетов в оффшорах так, чтобы отследить их было невозможно, выбросил свой мобильник, дабы его никто не мог вычислить, и купил билет на рейсовый автобус Екатеринбург – Москва. В столице он достал из камеры хранения новые документы, которые организовал ему один деловой партнер. Затем из Москвы, тоже автобусом, выехал в Киев.

Прибыв в Киев, Светослав Юрьевич (под временными фамилией, именем и отчеством) сделал серию пластических операций, изменивших его до полной неузнаваемости. После этого, уже в новом облике, он вновь отправился в Екатеринбург, где сымитировал свою смерть в автокатастрофе и, лично проконтролировав свои «похороны», мог наконец-то начать жизнь с чистого листа. Так, словно феникс из пепла, вместо Зорькина Светослава Юрьевича возник Григорий Петрович Шанаев. Именно под этой фамилией мошенник и предполагал жить дальше. Прошлое Григорий Петрович отсёк решительно и безжалостно. В его новой жизни лишь одно напоминало о Светославе Юрьевиче – коллекция уникальных старинных инструментов, которую с особой страстью и усердием тайно собирал Зорькин на протяжении многих лет. Именно на старинных музыкальных инструментах и решил специализироваться Шанаев в своей дальнейшей деятельности. Григорий Петрович стал куратором международных арт-проектов и официально занимался художественными выставками, которые «гастролируют» по всем странам СНГ. Он передал Городскому музею во временное хранение свою уникальную коллекцию музыкальных инструментов. Но в договор было внесено обязательное условие: он лично сдает в аренду свои инструменты выдающимся музыкантам мира. Те могут играть на них, оплачивая Шанаеву и музею довольно внушительную арендную плату.

* * *

Тем вечером Елизавета Раневская занималась генеральной уборкой квартиры. Нельзя сказать, что она это делала регулярно или что ее двухкомнатная квартира пришла в такое состояние, когда требовалась чистка «авгиевых конюшен». Просто Лиза собиралась через несколько дней в командировку, и ей хотелось вернуться в идеально чистую квартиру. Так уж она привыкла. Вообще Раневская любила чистоту и порядок. Но не скрупулезный, немецкий, требующий мытья окон каждую неделю, а такой украинский душевный порядок, предполагающий чистоту и красоту одновременно. По этому случаю перемывались все вазы для цветов, пересаживались орхидеи в специально приобретенные новые горшки. Большой стеллаж с книгами по искусству избавлялся от пыли, и каждый альбом, каждая монография тщательно протирались и помещались точно на то же место, где обычно стояли, для того, чтобы достать их в нужный момент для работы.

Убирая, Лиза обычно включала телевизор для фонового бухтения – привычка, благодаря которой уборка проходила быстрее и незаметней.

В свои тридцать два года Раневская выглядела на двадцать пять – с ростом чуть выше среднего, стройная, с развитыми формами, высокой шеей и треугольным овалом лица. Волосы, от природы русые, она подкрашивала во все холодные оттенки, чтобы придать цвету глубину. Белесые брови и ресницы, да еще и светлые глаза цвета молодого винограда, белая кожа и светло-розовые губы делали ее черты неприметными. Правда, стоило ей подкрасить ресницы буквально двумя взмахами кисточки, провести карандашом по линии бровей и еще коснуться прозрачным блеском губ, как молодая женщина преображалась. Ее даже можно было назвать красивой, хотя сама она к себе как к красавице не относилась. Самооценка Лизы основывалась не на внешней привлекательности, а на том внутреннем «здании», которое ею строилось изо дня в день. Иногда она была довольна тем, как идет «строительство» внутри нее. Но чаще ей хотелось пожаловаться, что досадно медленно осуществляется развитие ее душевной конструкции. Впрочем, самоирония, присущая ей в избытке, часто, хотя и не всегда, помогала преодолевать как взлеты, так и неудачи.