Особый талант - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Куприянов cтр.№ 15

— Не говори глупостей, — парировал Большаков. — Тогда на кой ляд мы такую домину отгрохали, если не можем друзей приютить? Никакой неловкости быть не может. Ты нас не стеснишь. Мы тебя не то что не услышим, но и не увидим. То есть я хочу сказать, — поправился Большаков, — что места всем хватит и в твоей комнате все удобства. Да что я тебе рассказываю — сам знаешь. Так что живи сколько хочешь. Нам только приятно будет. Может, напишешь тут что-нибудь стоящее, и тогда мы еще хвалиться будем, что такой знаменитый писатель создал у нас дома свое нетленное произведение.

Это был явный перебор. Жена бросила на мужа короткий удивленный взгляд. С чего бы это он так заливается? Редкое, можно сказать, уникальное зрелище. Неужто так расчувствовался от дарственной надписи? Пока гость рдел и отнекивался от чересчур лестных характеристик, она извинилась и пошла в кухню, сославшись на дела.

Большаков снова разлил водку по рюмкам.

— Знаешь, за что я хочу выпить?

— Я бы выпил за хозяйку, — быстро вставил Пашков, уходя от опасной темы, приближение которой он почувствовал.

— Это еще успеем. За дружбу! Вот так! — со значением — заключил Большаков, чокнулся и залпом выпил. — Пойдем на улицу. Покурим, охолодимся.

Отказываться было неловко. Тем более что Пашков понял — от разговора не уйти. Так уж лучше сейчас, а не часом позже, когда выпитое и съеденное заставит потерять часть контроля над собой.

Накинув куртки, они вышли на крыльцо и закурили, между затяжками с удовольствием вдыхая холодный загородный воздух, замешенный на запахах хвои и снежной свежести.

— Виталий… Скажи мне честно: это ты? — наконец спросил Большаков.

— В каком смысле?

— Ну… Я про Аслана.

— А-а, — как будто сообразив, о чем идет речь, протянул тот, поправляя очки и щурясь на опускающееся к горизонту зимнее солнце. Вид у него при этом был простоватый и по-интеллигентски беспомощный. — Да ты сам подумай… Просто увидел заметку и решил тебе показать.

— Не крути. Не ври мне, а? — почти просяще проговорил Большаков.

— Ну ладно, допустим, что это так. Отчасти. Что это дает?

— Это много чего дает, — разом воодушевился хозяин. — Во-первых, я тебе благодарен. Очень благодарен. Правда. Во-вторых…

— Достаточно и «во-первых», — несколько грубовато прервал гость, щелчком отправляя окурок в стоявшую у крыльца урну, сделанную в форме вазы. — А во-вторых, говорить об этом никому не надо. Совсем никому. — Эти слова прозвучали как угроза. Пашков понял это. — Из одной догадки рождается слух, из слуха сплетня, из сплетни мнение, а там — и до репутации рукой подать. Зачем это нам надо?

— Не надо, Виталий. Мне догадок не надо. Я хочу точно знать.

— Зачем?

— Чтобы знать, за кого свечку ставить. Ты знаешь — я человек неверующий. То есть не церковный. Но за человека, который отомстил за моего брата, свечку поставлю.

— Ну… Насколько я понимаю, — осторожно начал Пашков, — то, что произошло, вряд ли под силу одному человеку.

— Может быть, — упрямо мотнул головой Большаков. — Но исполнители — это одно. Голова — совсем другое. Кстати, я готов хорошо отблагодарить всех. Я человек не бедный. Кстати, ты меня извини за подачки. Я, честно говоря, и подумать не мог…

— За что ты извиняешься? Все в порядке. Ты от чистого сердца помог бедному писателю и даже обставил все так, что мне не нужно было унижаться. Так что наоборот. Это я должен благодарить.

— Скажи, сколько я должен. Это, как я понимаю, потребовало немалых трудов. И затрат тоже.

Пашков повернулся и в упор посмотрел на Большакова.

— А как я понимаю, — медленно проговорил он, — это тебе еще остались должны. Пошли в дом. Холодно.

Большаков понял. Вспомнил и понял. Он вспомнил, зачем Аслан с упорной периодичностью летал на Украину. Вспомнил, какой груз он возил. Так что о премии можно больше не говорить. Исполнители дерзкой акции ее уже получили.

На следующее утро, когда Большаков сам лично отвез своего гостя в Москву, тот, выходя из машины положил на сиденье небольшой полиэтиленовый пакет и, прощально махнув рукой, пошел в сторону станции метро. Когда Большаков пакет вскрыл, то едва не задохнулся. Это были сделанные поляроидом снимки. На каждом из них был Аслан. Мертвый. В этом не могло быть сомнений. Одноклассник его покойного брата сделал ему новогодний подарок.

Москва задыхалась от пыльного зноя. Прохожие передвигались медленно, как переевшие питоны. Немногие счастливчики, которые могли себе позволить отдых в полдень, расположились за столиками летних кафе и на зависть остальным пили прохладительные напитки, развалившись в пластмассовых креслах под яркими зонтиками-грибками, укрывавшими от солнца.

Пашков возвращался из редакции, где он оставил свою новую книгу, законченную им только накануне. Настроение было освобожденно-приподнятым и в то же время напряженным. С одной стороны, он только что закончил книгу и теперь мог отстраниться от текста, над которым мучился несколько месяцев; собирал материал, писал, придумывал, переживал, переделывал. С другой — все теперь было в руках редактора. Наверняка будут какие-то замечания, что-то не понравится и придется переделывать, возвращаясь к надоевшему тексту. Если книгу, вообще, не отклонят, отказавшись брать. Тогда придется нести ее в другое издательство, опять что-то говорить, ждать, короче говоря, все по новой.

Но думать об этом сейчас не хотелось. Книга закончена, можно передохнуть, собраться с мыслями, да и вообще нужно расслабиться. Жара такая, что думать ни о чем не хочется. Ни беспокоиться, ни планировать, ни придумывать сюжет. Вообще ничего. Хотелось покоя, холодного пива и болтовни ни о чем. Увидев очередное «грибное» место, Пашков свернул к ярким зонтикам, купил у распаренной тетки две запотевшие бутылки и сел за столик, предвкушая в ближайшие полчаса неспешное и несуетное кайфование. Не зря в жарких странах к полудню всякая активность замирает, и люди отдыхают, потягивают прохладные лимонады, укрывшись в тени, и лениво переговариваются, обсуждая соседей, свои и чужие дела, жен, детей и мало ли чего еще. Потягивая из бутылки пиво и глядя на прохожих, особенно на девушек в коротких юбках, Пашков лениво думал, что было бы неплохо написать что-то эдакое про Восток. Про арабов, например. Про каких-нибудь берберов. Но, кроме того, что видел о них по телевизору или когда-то читал и успел позабыть, он о них не знал ничего. Южнее Киргизии он нигде не бывал, а про Африку и говорить нечего. Так что о полноценной книге не могло быть и речи. Но все равно занятно. Ведь это же целая философия, вытекающая из общего строя жизни, из ее ритма, который напрямую зависит от климата. Ему вспомнилось, почему в свое время в Греции и Риме изготавливали скульптуры, а в Ассирии предпочитали настенные полуобъемные изображения, хотя исторический период и общее развитие культуры были примерно одинаковыми. Все дело в климате, во влажности и в интенсивности освещенности. Поставь на улице Ниневии того же Давида или Венеру, и под прямыми лучами солнца были бы они с гитлеровскими усиками, которые создавали бы им тени от собственных носов. Может быть, была разница и в природных материалах, то есть в камне. Тут есть мрамор, там нет. Интересно. Где-то тут нащупывался свежий сюжет. В противостоянии и, порой, во взаимонепонимании культур и традиций. Римляне с их многобожием и богатством — и евреи с монотеизмом и нищетой. Русские с православием, земледелием и лесами — и татаро-монголы с мусульманством и степями. Америка с судами Линча, которые проходили еще в начале двадцатого века, с Декларацией прав и свобод, с сильными профсоюзами — и Россия с черносотенцами, с революциями и пренебрежением к личности. Русские с православными традициями и равнинами — и чеченцы с мусульманством и горами.