Очередь - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Грушина cтр.№ 60

К ним широким шагом направлялся какой-то человек в форме — лица было не разглядеть, но рука в кожаной перчатке махала списком. В очереди началось нервное шевеление; робкие голоса, тусклые, как дым, спрашивали: «Что он сказал?», «Как, простите?», «Вы слышали?».

— Документы, — повторил человек в форме. — Во избежание недоразумений проверка будет производиться в каждую смену. Просьба соблюдать порядок. Граждане, не имеющие при себе удостоверений личности, будут выдворяться.

— Но у нас по-другому заведено, — слабо возразили из очереди. — Есть ответственный товарищ, понимаете, организатор типа, со списками…

— Указанный товарищ больше здесь появляться не будет, — бесстрастно сообщило должностное лицо. — Документы попрошу.

Наступила глубокая тишина, продолжавшаяся всего один миг; потом ее поглотило шуршанье сумочек и поспешно выворачиваемых карманов. Растерянного старичка, оказавшегося без документов, вытолкали из очереди; он, не оглядываясь, поковылял по темной улице. Женщина, стоявшая за Анной, годами помоложе, с которой они изредка обменивались впечатлениями о погоде, беззвучно заплакала, даже не пытаясь вытирать лицо; Анна протянула ей носовой платок. Позднее, когда представитель власти удалился в сгустившиеся сумерки, черкнув что-то на полях списка, очередь стала полниться слухами. Кто-то сказал, что незадачливого организатора забрали, как и оборотистого товарища, дававшего напрокат стулья, как и Владимира Семеновича, того самого, с усами, он, похоже, крестик носил, ну, вы знаете, о ком речь идет; но древняя старуха, которая, по ее словам, жила с организатором в одном доме, только на первом этаже, прошамкала кое-что дребезжащим шепотом на ухо соседке, и к концу смены всем стало известно, что никто его, оказывается, не забирал, а что подстерегли его как-то ночью, после смены, то ли «соловьи», то ли недовольные его методами очередники, кто их знает, и жестоко избили прямо у подъезда, под прикрытием кустов сирени, да так, что бродячие собаки на соседних улицах завыли.

— Возьмите, — сказала женщина за спиной Анны, возвращая ей платок. — Спасибо вам.

Щеки ее так и не высохли, но теперь сыпал мелкий дождик, и холодная морось прямо в воздухе превращалась в лед, так что было уже все равно.

— Как вы себя чувствуете? — Анна пригляделась к ней поближе. — Зонтик-то у вас есть?

Глаза женщины плыли в пустоте лица.

— Да ничего, и так хорошо, — смутилась она.

Когда она попыталась улыбнуться, Анне почудилось что-то знакомое, как будто она где-то видела это лицо, вымученную улыбку, бледные глаза под невидимыми ресницами — когда-то прежде, не в очереди; но впечатление тут же рассеялось.

— Такая сырость, — решительно сказала Анна, беря ее под руку и раскрывая свой зонт. — Пойдемте, я вас до дому провожу. Мне спешить некуда.

Они в молчании плелись по городу. Через несколько кварталов женщина помоложе остановилась.

— Вы очень добры, — сказала она, — но отсюда я уже сама дойду — тем более дождь почти перестал. Сама не знаю, что… что на меня сегодня нашло, просто было такое чувство… Я вдруг забыла, зачем мы тут собрались… как будто никакого концерта нет и не было никогда, понимаете, будто все бессмысленно и мы просто обречены ждать вечно, как… как… осужденные на пожизненный срок, словно в наказание за что-то…

Перед ними, поблескивая, тянулась черная улица; свет углового фонаря сочился чахлым, пересохшим ручейком, утопая в складках растрепанного зонта, опущенного Анной к ногам, и брызгая им в лицо холодными белыми каплями.

— Вы билет для кого планируете, для себя? — негромко спросила Анна.

Это вырвалось у нее невольно, мыслью вслух, и она тут же поразилась собственной прямоте: если в первое время такой вопрос казался в очереди простым и естественным, то за последние месяцы он приобрел иной характер, многозначительный и пытливый, словно ответ на него затрагивал самую потаенную суть человека.

— Для свекра, — сказала женщина.

— Он у вас музыку любит?

Ночь по-прежнему сыпала моросью, и в прозрачной, промозглой, мерцающей тьме глаза этой женщины стали огромными, наполнились светом — слабым, мелко плеснувшим фонарным светом; но казалось, что под ним забрезжил другой свет, глубокий, тихо сияющий из некого тайного прикрытия, как огонек свечи, на мгновение заслоненный ладонью.

— Мы не столько ради музыки, — она говорила приглушенно, но как-то отчаянно, даже с вызовом, — сколько ради моего мужа. Он… его забрали семь лет назад.

— Не может быть! Что он такого сделал? — воскликнула Анна.

Женщина потупилась. Когда фонарь перестал отражаться у нее в глазах, лицо ее словно угасло, и тут Анна вспомнила, где видела его прежде: лишенное цвета, как сейчас, оно смотрело на нее со стены, из-под стекла, в той квартире, куда приводил ее мальчик, а рядом висела фотография смеющегося мужа.

Она зажала рот ладонью.

— Простите меня, я не хотела…

— Вы счастливая, — сказала женщина и подняла глаза: в ее взгляде не было гнева, была только печаль. — Я мыслила точно так же, пока это не произошло с нами. Теперь я знаю, что иногда… иногда ужасные вещи случаются сами по себе… Без всякой причины, понимаете? Чего мы только не делали, чтобы вызволить моего мужа, но нам даже не удалось узнать, где он находится. Теперь свекор возлагает надежды на этот концерт. По-моему, напрасно. Разве что попытаться…

Анна тронула ее за руку:

— Вы, наверное, его по-настоящему любите, — мягко сказала она. — Мужа своего.

Женщина помолчала.

— Знаете, мне в прошлом месяце исполнилось тридцать четыре года, — наконец выговорила она с едва заметной, горькой улыбкой. — В юности я начиталась старомодных романов и поверила в любовь и счастье. Но в жизни счастье — не главное, да и любовь тоже, по крайней мере такая любовь, о которой пишут в романах. Мой муж был… Мой муж — достойный человек, которого я не видела чуть ли не десять лет, сын его даже не помнит, и сейчас, вот в эту самую минуту, он где-то в далеком, страшном месте терпит такие лишения, что и представить невозможно, а я… понимаете, я встретила человека, другого человека, но это неважно, я никогда не смогу… Простите, сама не знаю, зачем я вам это рассказываю. Мне пора, спасибо вам за все.

У Анны сердце разрывалось от жалости.

— Не за что, — ответила она. — Спокойной ночи. До завтра.

Она провожала эту женщину взглядом, пока та не превратилась в размытое пятно, плывущее от фонаря к фонарю сквозь темноту и сырость. Потом Анна медленно развернулась и пошла домой, смутно чувствуя, что стала другой, очистилась, что ли; и это большое, светлое чувство все еще ее переполняло, когда на следующий день она заняла свое место в очереди, и через день, и в день празднования славной годовщины, отмеченной натужными вздохами духовых и гнетущими ударами цимбал на главных улицах, очень далеких от их сосредоточенной, выжидающей улочки, где в одном конце был киоск, а в другом заброшенная церковь. Люди в очереди притихли, устали, исподтишка поглядывали на безликий патруль, вышагивающий по тротуарам; и в то же время Анна ощущала, что с приходом осени, с наступлением темноты произошло едва заметное сближение, как будто это коммунальное, все более опасное ожидание обнажило их души, сделало их чувства прозрачными, наложило на каждого из них невидимый знак секретного братства — знак разделенного времени, разделенных упований; а потому каждый мог порой повернуться к соседу и, не подбирая слова, не таясь, поговорить, как говорят лишь в собственной семье, а может, даже и не там, а только здесь, где их связывали узы страха, и надежды, и доверия под свинцовыми, грозовыми небесами.