Бродяга - читать онлайн книгу. Автор: Заур Зугумов cтр.№ 58

Смрад от старого тряпья, на котором варили чифир, почти не выветривался, точнее, не успевал выветриваться, потому что чифир варили круглые сутки. Единственная мануфта, от сгорания которой не было ни смрада, ни дыма, — вафельное полотенце или новые байковые портянки, но их никто не хотел пускать на «дрова». У всех впереди были лагерь и срок. Так что уклад жизни зеков в пересылке времени для скуки не оставлял, да и само время летело незаметно. Поэтому три дня пролетели для меня как три часа. В предыдущих главах я упомянул о свердловской пересылке. Казалось бы, различие состояло только в том, что свердловская пересылка — тюрьма, а Весляна и тысячи ей подобных — таежные пересылки. И все же отличий было много, но это, думаю, сможет уловить лишь тот, кому довелось пройти и ту, и другую пересылки, и тысячи им подобных. Но здесь было то, что меня очень удивило. В тот день, когда я ждал ответ на свою маляву, а в том, что она была отправлена, мне в тот же день ночью цинканул Портной, я, чтобы скоротать время, присел по-терсить с одним парнишкой. Время до вечерней поверки пролетело абсолютно незаметно, а сразу после ее окончания меня заказали с вещами, и уже минут через десять, еще не успев опомниться, я уже был в камере с урками. Человеку, не сведущему в вопросах этики тюремной жизни, трудно понять, какая честь выпадает иногда арестанту сидеть в одной камере с ворами. А вместе с урками коротали срок обычно те, кто в скором времени сам должен был войти в семью. Помимо них урки пускали в свое камерное общество воровских мужиков, остальным арестантам в большинстве своем путь к ним в заключении был заказан. Маляву из сангорода Портной и Джунгли получили еще утром, а вот перетянуть меня к себе смогли только после вечерней поверки. Не так-то это было просто, а тем более для воров, перевести к себе человека из другой камеры, тем более если тот не был уркой. Надо ли говорить, как я был благодарен шпане за внимание. Дипломат и Карандаш прислали две малявы, одну шпанюкам, вторую мне. В ней было много теплых слов и несколько полезных советов, прислали они также мне немного денег и много всего, что у нас называют воровским гревом. Не один день из тех, что пробыл в заключении, я просидел с ворами в одной камере, так что мне было не привыкать и в этот раз. Здесь, с ворами, я, как и раньше, познавал много полезного и нужного в жизни. Благо учителями были «профессора». Так пролетело около месяца, и пришло мое время вновь уходить по этапу, но уже в зону. За несколько часов до оглашения мы уже знали, что этим этапом иду я, а главное — знали куда: станция Княж-погост-3. В цифре 3 хорошего было мало, позже я объясню читателю почему, ну а к этапу я был готов уже давно, оставалось только затарить малявы, которые Портной и Джунгли написали Боре Армяну, жулику, который в то время находился на тройке, да самому отписать на сангород Дипломату и Карандашу. Под утро нас начали выводить из камер на этап. Попрощавшись со шпаной и выслушав последние наставления на дорогу, я перешагнул порог нашей камеры и уже через несколько минут стоял на перекличке, во дворе пересылки, возле поджидающего нас «воронка», встречая сиреневый рассвет вместе с несколькими десятками арестантов, которым, так же как и мне, предстоял этап в княж-погостские лагеря, а их, как я упомянул, было три: головной, двойка и тройка. Дальше шла все та же изнуряющая процедура на «воронках» до «столыпина», а затем уже в «столыпине» мы ехали до станции Княж-погост, правда, дорога заняла не так уж много времени. Уже к вечеру несколько «воронков» развозили этап со станции по всем трем лагерям. Последним из них была тройка, где мне предстояло отбыть не один год, но, правда, с некоторыми отступлениями, когда меня, по оперативным соображениям, так же как и многих других бродяг, вывозили в другие места. Но судьбе все же угодно было, чтобы я вновь вернулся сюда и в конце концов, даже после двух раскруток, освободился именно оттуда. Несколько десятков минут, пока открывались ворота и «воронок» въезжал в «стакан», показались нам несколькими часами. Автозак был забит до отказа, пот лил с нас в три ручья, почти все сидели на коленях друг у друга, иначе такому количеству людей было бы не поместиться в этой душегубке. Когда открылись двери «воронка» и раздалась команда конвойного выходить, каждый, выпрыгивая на землю, тут же ловил полной грудью живительную вечернюю прохладу, остывая после этой парилки и понемногу приходя в себя. «Стакан» был довольно вместительных размеров. Здесь могли свободно поместиться в ряд несколько машин, поэтому, оставив наш автозак позади, мы по приказу начальника конвоя переместились на свободное пространство, уже поближе к воротам, которые ведут в лагерь. Каждый из нас был в ожидании процедур приема в зону, а этот процесс всегда очень важен как с точки зрения арестантов, так и с точки зрения администрации. И вот через несколько минут началось какое-то движение, двери из дежурки с шумом открылись настежь. Вслед за начальником нашего конвоя шел мужчина высокого роста, тоже в форме и с капитанскими звездами на погонах. Видно чувствуя свое превосходство над окружающими, они что-то шумно обсуждали между собой, не обращая никакого внимания ни на солдат-конвойных, ни на нас, человек сорок арестантов, уставших с дороги, измученных и еле стоящих на ногах. Ведь нам не разрешалось сесть даже на корточки. Глядя на лица этих двух упитанных, розовощеких, пышущих здоровьем боровов, складывалось такое впечатление, будто мы и не люди вовсе, а так, человеческий материал или что-то вроде этого. Так продолжалось минут десять-пятнадцать, но этого времени мне вполне хватило, чтобы хорошенько разглядеть капитана и сделать соответствующие выводы. Что-то подсказывало, что с этим человеком у меня будут годы длительного непростого общения. И к великому сожалению, я не ошибся. Это был кум тройки, Сочивка Юзеф Александрович. Из-за того что начальник оперчасти на тройке был Юзик (такое погоняло бродяги дали куму), лагерь, с арестантской точки зрения, считался самым плохим из всех трех лагерей Княж-погоста. Ведь главным критерием лагерной жизни всегда был режим в полном смысле этого слова, а всю погоду в зоне, как в плане режима, так и во всем остальном, делал кум. Так что, думаю, дополнительные комментарии к этому излишни. Так вот Юзик был чудовище! По приказу вышестоящего начальства он не постеснялся бы повесить родного отца. Он назвал бы это своим долгом. Горе тому, кому суждено было попасть в его черный список, таким образом став его потенциальным врагом, а врагами он считал почти любого. Он был высок ростом, строен и всегда подтянут. У него были водянисто-голубые глаза, широкий рот с торчащими вперед зубами, остроте которых позавидовала бы акула. В общем, для арестантов это был демон и деспот в одном лице, но очень при этом умный и талантливый человек. Чтобы забраться выше по звездным ступеням военной иерархии и сделать карьеру, ему, вероятно, не хватало самого главного — поддержки, или, как было принято в то время говорить, толкача сверху. Хотя в то время, о котором я пишу, он безусловно пользовался огромным покровительством в лице своего тестя, который был далеко не малой фигурой в Княж-погостском управлении лагерей. Но это, видно, годилось лишь для начального этапа становления его карьеры. Поддержка ему нужна была из Москвы.

И уж не знаю, кого должны были благодарить каторжане, наверное, все же Господа Бога, что этой самой поддержки у него не было, иначе даже трудно представить, какие новые правила по части режима он внедрил бы в лагеря. А способностей чинить козни и вводить разного рода новшества ему было не занимать. Это был титан оперчасти, он умудрялся совмещать работу оперативника и следователя на свободе с работой опять-таки того же оперативника, но уже в зоне. Мы даже не могли представить, спит ли он когда-нибудь и вообще бывает ли дома. Но в этой связи его еще можно было как-то понять, увидев хоть раз его супругу: маленькую и уродливую карлицу, противную и вульгарную, по мнению даже видавших виды каторжан. И должность в лагерной администрации у нее была подобающей. Она служила цензором, и можно быть уверенным, если вы держали в руках полученное письмо из дому, то непрочитанным оно просто не могло быть, тогда как обычно другие цензоры просто вскрывали письма, делая вид, что они прочитаны. Но она была дочерью все того же генерала, а данные обстоятельства такие, как Юзик, ценят обычно весьма высоко, ведь это прямой путь к карьере. Не каждый лагерный шу-ляга мог вытворять со стирами то, что вытворял Юзик. Мало того, он неплохо играл почти во все самые сложные лагерные игры, будь то стиры или домино. Даже водворение в изолятор он возводил в какой-то ритуал, давая возможность кандидату на очередные сутки попытать судьбу, вытягивая в стосе из его рук стиру. Ниже семи суток карцера не светило никому, потому что в лагерном стосе 32 стиры и начинается стос с семерок. Ну а туз, то есть 15 суток, можно было вытянуть вероятнее всего, потому что их у него в стосе было всегда восемь. Думаю, в самых общих чертах я смог набросать характер этого человека, а по ходу повествования читатель еще встретится с коварством этого демона от оперчасти.