– Э? Не… того… Тут, значить, такое дело, праздник и
выпивка по случаю обручения будут нонче вечером. Жена моя, как, значить,
узнала, что вы, мэтр, в Бремервоорд заглянули, дырку мне в брюхе провертела… Ну
баба есть баба. Слышь, говорит, Краснобай, покажем всем, что мы не хамы,
значить, какие, мы за культуру и искусство головы, значить, положим. Что у нас
ежели уж застолье, то, стало быть, это, как его, ну духовное, а не то что
только надраться и облеваться. Я ей, бабе глупой, толкую: мы, дескать, уже
наняли одного барда, тебе мало? А она, что один – это, значить, недостаточно,
что, дескать, мэтр Лютик – другое дело. Какая слава и, опять же, соседям
шпилька в задницу. Мэтр? Окажи нам, значить, такую честь… Двадцать пять
талеров, значить, наличными, как символ, само собой… Только лишь бы искусству
потрафить…
– Уж не ослышался ли я? – протянул Лютик. – Я
– второй бард? Довесок к какому-то другому музыканту? Да еще этот, как его,
символ? Мне? Нет, так низко я еще не пал, милсдарь Краснобай Дроухард, чтобы
кому-то подпевать!
Дроухард стал пунцовым.
– Прощения просим, мэтр, – пробормотал он еле
слышно. – Не так я, значить, мыслил… Энто все жена… Прощения просим…
Окажите честь…
– Лютик, – тихо шепнул Геральт. – Не задирай
носа. Нам необходимы эти несколько монет.
– Не учи меня жить! – разорался поэт. – Я
задираю нос? Глядите-ка на него! А что сказать о тебе, то и дело отвергающем
выгодные предложения? Хирриков ты не убиваешь, потому что они вымирают,
двусилов – потому как они безвредны, ночниц – потому что миленькие, дракона,
вишь ты, кодекс запрещает. Я, представь себе, тоже себя уважаю! У меня тоже
есть свой кодекс!
– Лютик, прошу тебя, сделай это для меня. Немного
жертвенности, парень, ничего больше. Обещаю, и я не стану заноситься при
следующем задании, если попадется. Ну, Лютик…
Трубадур, глядя в землю, почесал подбородок, покрытый
светлым мягким пушком. Дроухард, раскрыв рот, придвинулся ближе.
– Мэтр… Окажите честь. Жена меня, значить, не простит,
ежели я вас не уломаю. Ну… Ну пусть будет тридцать. Как символ.
– Тридцать пять, – твердо сказал Лютик. Геральт
усмехнулся, с надеждой втянул носом запах еды, доносящийся с подворья.
– По рукам, мэтр, по рукам, – быстро проговорил
Телери Дроухард, и стало ясно, что он дал бы и сорок, если б
потребовалось. – А теперича… Мой дом, ежели вам надобно отряхнуться и
передохнуть, ваш дом. И вы, господин… Как вас там?
– Геральт из Ривии.
– И вас, господин, конешным делом, тоже приглашаю.
Перекусить, значить, выпить…
– Ну что ж, с удовольствием, – сказал
Лютик. – Указывайте дорогу, милейший господин Дроухард. А кстати, так,
между нами, тот второй бард, это кто же?
– Благородная госпожа Эсси Давен.
Глава 3
Геральт еще раз протер рукавом серебряные набивки куртки и
пряжку пояса, пятерней причесал перехваченные чистой перевязкой волосы и
очистил голенища сапог, потерев одно о другое.
– Лютик?
– Ну? – Бард разгладил пришпиленную к шапочке
эгретку, поправил и одернул курточку. Оба потратили полдня на чистку одежды и
приведение ее хотя бы в относительный порядок. – Что, Геральт?
– Постарайся держаться так, чтобы нас выкинули после
ужина, а не до него.
– Надеюсь, ты шутишь? За собой смотри получше. Ну,
входим?
– Входим. Слышишь? Кто-то поет. Женщина.
– Только услышал? Это Эсси Давен по прозвищу Глазок.
Неужто никогда не встречал женщин-бардов? Ах, правда, я же забыл, ты обходишь
стороной места, где цветет искусство. Глазок – талантливая поэтесса и певица, к
сожалению, не без недостатков, из которых наглость, как я слышал, не самый малый.
То, что она теперь поет, – моя баллада. За это она сейчас услышит
несколько теплых слов, да таких, что у нее глазок заслезится.
– Лютик, смилуйся. Ведь выкинут же!
– Не встревай. Это профессиональные вопросы. Входим…
– Лютик?
– Э?
– Почему Глазок?
– Увидишь.
Пиршество имело место в помещении просторного склада,
освобожденного от бочонков сельди и рыбьего жира. Запах – не совсем – забили,
развесив где попало пучки омелы и вереска, украшенные цветными ленточками. Там
и сям, как того требует обычай, висели косы чеснока, назначение которых –
отпугивать вампиров. Табуреты и лавки, придвинутые к стенам, накрыли белым
полотном, в углу организовали большой костер и вертел. Было тесно, но нешумно.
Свыше полусотни человек самых различных состояний и профессий, а также прыщавый
жених и не отрывающая от него глаз курносая невеста сосредоточенно и в тишине
вслушивались в мелодичную балладу, которую исполняла девушка в скромном голубом
платьице, сидевшая на возвышении с лютней, опертой о колено. Девушке было не
больше восемнадцати. Очень худенькая, с длинными и пушистыми волосами цвета
темного золота. Когда они вошли, девушка как раз кончила петь, кивком
поблагодарив за громкие хлопки, тряхнула головой.
– Приветствоваю вас, мэтр, приветствоваю. –
Дроухард, празднично одетый, подскочил к ним, потянул к середине склада. –
Приветствоваю и вас, господин Герард… – Геральт смолчал. – Какая,
значить, честь… Да… Позвольте… Уважаемые госпожи, уважаемые господа! Это наш
почетный гость, который оказал нам почесть и удостоил чести… Мэтр Лютик,
известный певец и виршепле… э… поэт, стал быть, великую честь нам оказал,
почествовав… нас. Поэтому мы почествованы… в смысле… э… полоще… нет, польщены…
Раздались восклицания и хлопки. И пора, так как походило на
то, что Краснобай Дроухард зачествуется оказанной ему честью вусмерть. Лютик,
порозовевший от гордости, изобразил высокомерную мину и небрежно поклонился,
потом помахал рукой девушкам, уместившимся под присмотром старших матрон на
длинной лавке, будто куры на насесте. Девушки сидели, чопорно вытянувшись,
словно приклеенные к лавке столярным клеем или другим не менее эффективным
клеющим средством. Все без исключения держали руки на спазматически сжатых
коленях и демонстрировали свои полураскрытые рты.
– А теперича, – воскликнул Дроухард, – ну-кось,
гостюшки, значить, за пиво, кумовья, и за еду! Просим, просим, чем хата богата…
Девушка в голубом протиснулась сквозь толпу, словно морская
волна, ринувшуюся к заставленным едой столам.
– Здравствуй, Лютик.