– Давай грубо. Времени нет.
Через минуту, отложив в сторону молоток и кованную клешню, кузнец распахнул дверь.
– Подожди меня здесь, - сказал аббат и вошёл в кабинет.
Он прошёл к столу, сел в высокое кресло. Вытянул из стола ящик, второй. Нашёл, наконец, то, что искал. Поднял в руке и как бы взвесил в воздухе тонкий инквизиторский жезл.
В том же ящике лежало несвёрнутое письмо, и аббат машинально всмотрелся: «Событие ужасное, говорить о котором отказывается язык…»
– Вот, значит, как, - задумчиво произнёс аббат. И добавил: - Значит, до завтрашнего вечера?
Он решительно встал, вышел из кабинета и приказал кузнецу починить замок. Сам же торопливо покинул здание трибунала и вышел в город.
В своей объявленной войне безумного одиночки против великой, занявшей полмира «святой» инквизиции он воспользовался её же гнусной силой. Придя в торговую лавку суконщика, он, вытянув жезл, потребовал весь имеющийся в наличии чёрный шёлк. Потом переправил шёлк к нескольким портным и распорядился шить инквизиторские балахоны. Затем, зайдя в дом к одному из «родственников», приказал собрать десятка два человек. Когда светские помощники инквизиции собрались, он, подняв жезл, сообщил им, что готовится побег нескольких еретиков из тюрьмы трибунала. Нарядил «родственников» в инквизиторские одежды, вооружил их отобранными в магистратском цейхгаузе алебардами и привёл в трибунал.
– Ни с кем не разговаривать, - приказал он своим новобранцам, облачённым в чёрные балахоны, - поскольку здесь открыта измена. Слушаться только меня.
И выставил перед сверкающими в косых прорезях балахонов глазами папскую буллу о своём назначении заместителем главы трибунала.
– Теперь вы знаете, - сказал он, скручивая бумагу, - что я не просто носитель жезла. И в моей власти будет решать - кого из вас наградить, а кого исключить из числа «родственников».
И двинул армию к новой тюрьме.
Он разоружил и связал поставленную Иеронимом охрану. Вызвал бледного, шатающегося от ужаса Гуфия и приказал принести все дела на всех заключённых. И ещё - потребовал назвать имя секретного узника.
– Его зовут Глем, - клацая зубами, выговорил Гуфий.
– Достаньте из клеток всех, - распорядился аббат, - и приведите ко мне Глема.
Он не поверил своим глазам - так высок был старик, так длинны были кости его рук и ног. Однако, изумление тотчас сменилось болью и состраданием. Всё тело у старика было покрыто алыми язвами, источающими желтоватую жидкость, которая появляется при сильных ожогах.
– Что это? - спросил потрясённый Вениамин.
– Это Люпус, - ответил старик. - Приказал облить меня водой, а потом засыпать свежей известью. Я медленно горю, и уже почти весь сгорел.
– Но зачем?!
– Ему было интересно, настолько ли я сильный лекарь, что смогу вылечить себя, лишившись кожи.
– Немедленно принесите елейного масла! - крикнул аббат, и двое или трое «родственников» с готовностью бросились исполнять.
– Этого ничего не нужно, - махнул, словно огромным крылом, длиннопалою кистью старик. - Мне остались часы, Вениамин, или даже минуты. Ты успел - это главное.
– Вы меня знаете? - удивился аббат.
– Лучше, чем ты себе можешь представить. Не будем тратить время на второстепенное. Мне нужны перо и бумага.
– Принесите! - сказал было Вениамин, но старик остановил его.
– Это долго, - сказал он. - И перо, и чернила есть здесь, - и он вытянул огромный палец в сторону двери секретного кабинета. - Пусть сломают дверь.
Аббат только кивнул, и двое «родственников» со рвением заработали алебардами.
В кабинете, действительно, на лакированном чёрном столе имелось всё необходимое для письма. Зажгли свечи. Старик, согнувшись, вошёл в помещение кабинета. Потолок был ненормально высоким, - вытянутый когда-то строителями лишь для того, чтобы внутрь попадал свет из прорезанных там, вверху, над самой землёй окон. Но сейчас высота потолка показался на миг уместной, - если представить, что строители знали о заранее о таком небывало высоком посетителе.
– Пришли сюда кузнеца, - устало сказал Глем, усаживаясь на деревянный диван. - Пусть ломает замок у этого шкафа. В нём - то, что тебе нужно будет вынести и хорошо спрятать. А теперь…
Он склонился, попытался уцепить непослушными пальцами перо, сжал его, обмакнул в чернильницу и на чистом листе вывел клиновидную линию.
– Это Индия, - сказал он. - Вот - океан. У тебя хорошая память? Тебе нужно будет запомнить цифры, которые я сейчас напишу. Только запомнить, и никогда нигде не писать. Это великой апокриф* (* Ап о криф - тайна.).
Глем медленным, трудным почерком вывел несколько цифр.
– Градусы, - сказал он, - и минуты. Вот - долгота, вот - широта. Это координаты Эрмшира.
Он замолчал, устало откинувшись и закрыв глаза. По обожжённому телу его стекали жёлтые сукровичные капли. Вдруг Вениамин увидел среди бумаг на столе толстую папку наклеенным ярлычком, на котором красивым почерком Люпуса было начертано: «Письма Глема». И ниже, помельче: «Смертельно секретно».
Вениамин торопливо развязал папку, вчитался. «Я полжизни потратил на то, чтобы понять, что самое главное достоинство человека - в умении терпеть и прощать. И ещё полжизни - чтобы научиться этому».
– Ты - сказал дрогнувшим голосом юный аббат, - единственный человек, который думает так же, как я! - И вдруг, всмотревшись в лицо старика, пронзительно закричал: - Глем, не умирай!!
Бледные веки дрогнули, на аббата упал взгляд синих, слезящихся, неправдоподобно радостных глаз.
– Теперь - это не страшно, - сказал умирающий великан. - Теперь я успею тебе передать. Слушай.
Он закрыл глаза и, собрав последние силы, медленно зашептал:
– Эрмшир - это остров. Вернее, архипелаг. Несколько больших, обильных, покрытых лесами островов окружает множество мелких - в виде торчащих из воды скал. Кораблю подойти невозможно, и поэтому эти острова как бы необитаемы. На самом деле - на внутренних островах есть большая колония. Там - монахи и просто люди, которые имеют сердце - похожее на твоё. Те, которые не в силах жить и одновременно мириться с тем, что творится в католическом Царстве.
– Они сбежали от жестокостей мира?
– Не просто сбежали. Они чистят мир, и уменьшают жестокости мира.
– Каким образом?
– Эрмшир - это тюрьма. Это страна исчезнувших негодяев. Туда много лет привозили похищенных из мира злодеев - таких, как Вадар или ваш юный Люпус. В единственном месте меж подводными скалами есть проход, и опытный лоцман или знающий капитан сможет провести корабль к бухтам. Много лет таким капитаном был я, - и моя вина, что, к сожаленью, единственным. Как говорите вы, церковники, мэа кульпа* (* Mea culpa (лат.) - Моя вина.). Нас не трогали ни пираты, ни капитаны враждующих стран: наш корабль был почтовым - той ласточкой, вслед за которой тянутся богатые купеческие караваны. Зачем такую ласточку лишать крыл? Но вот шторм этого не понимает. Шторм разбил мой «Swallow»* (* Swallow (англ.) - Ласточка.), а меня и моих товарищей подобрали и продали в рабство пираты. И вот уже пятьдесят лет эрмширские братья не получают ни вестей из внешнего мира, ни новых злодеев. До чего оскудело племя людей, если человек, которому я могу доверить эту великую тайну, появился возле меня впервые за пятьдесят лет!