* * *
— …И все-таки не пойму я, товарищ майор, — устало произнес один из трех уцелевших бойцов Особого отряда НКВД. Все трое сидели на чердаке каменного трехэтажного дома, выходившего окнами на здание генерального комиссариата. — Если англичан этих, как нам сообщили в шифровке, сбросили в тыл немцев, то какого черта «смершевцы», которые их курируют, поперлись в Минск?.. А, Петрович?..
Бородач пожал плечами вместо ответа. Он жадно жевал черный хлеб с салом, которым бойцы разжились в доме убитой женщины.
Стриженный ежиком майор, одетый теперь в просторный летний парусиновый костюм и старые сандалии, мрачно молчал. Он и сам не раз задавал себе этот вопрос. Зачем нужно устранять «смершевцев» — не его дело, это приказ, а приказы не обсуждаются. Но ведь «смершевцы» эти действительно должны идти за англичанами, как нитка за иголкой. Выходит, что и англичане тоже в Минске?.. Но что они забыли в городе, который не сегодня, так завтра будет взят нашими?.. Что им может понадобиться здесь?..
«Есть два варианта, — молча думал майор, наблюдая за тем, как у центрального подъезда комиссариата прохаживается немец с автоматом. — Или англичане будут лежать на дне, ожидая прихода наших, или наоборот, будут активно действовать… Но какие, какие у них могут быть здесь интересы?.. Националисты?.. Но они эвакуировались вслед за Готтбергом. Диверсии в тылу уходящих немцев?.. Но какие тут могут быть диверсии? Стрельба в спину рядовым солдатам? Слишком мелко. Террор против отдельных офицеров?.. Подрыв немецких точек обороны?..» Майор прокручивал в голове все эти версии, и ни одна его не устраивала.
— Ладно, — наконец мрачно проговорил он. — Пожрали?.. Тогда двигаем.
— Куда? — дожевывая, с трудом спросил бородач.
— Не знаю! — неожиданно взорвался криком майор. — Не знаю я ни хрена!.. Но что, вот так вот сидеть на чердаке, когда тут такое творится?..
* * *
Утром 2 июля капитан Владимир Соколов проснулся на десять минут раньше положенного срока. Раннее солнце, проникавшее в щели двери, уже щекотало лоб и щеки ласковым светом. В разных углах подвала раздавался богатырский храп. Ребята спали, утомленные вчерашним тяжелым днем. Не было только Рихтера, который отправился на задание глубокой ночью…
«А день сегодняшний, кажется, будет еще тяжелее, — подумал Владимир. — Если не самым тяжелым в нашей операции…»
Он вспомнил Антона Денисеню, Василия Загладина. Эти парни не дошли с ними до цели, никогда не увидят победы. Нет и подпольщика Михаила Ивановича, павшего от руки неизвестных мерзавцев. Но то, ради чего жили эти люди, не убить никому. Знамя освобождения должно, обязано взвиться над Минском…
Владимир еще раз посмотрел на спящих разведчиков. Возможно, для кого-то из них этот день станет не просто тяжелым, но еще и последним. «Ребят сбереги, если сможешь», — вспомнил он напутствие майора Збраилова… И снова мысленно ответил ему: «Постараюсь, Александр Михайлович».
— Подъем!..
Ребята проснулись мгновенно, будто и не отдыхали. На завтрак открыли несколько банок немецких консервов, найденных в разбитом грузовике возле вокзала.
— Ну что, Родина зовет? — бодро произнес Соколов, стараясь не выдавать волнения. — Расходимся по постам и действуем по обстановке.
— Вечером — сюда? — с набитым ртом спросил Плескачевский.
— Ну кто тебя манерам учил, Костя? — укоризненно поинтересовался Владимир. — Ты и с девушками после победы будешь так разговаривать — жуя?
— Виноват, товарищ капитан, — покраснел лейтенант, торопливо доедая консервы. — Вопрос хотел задать…
— А вечером, друг мой Костя, — капитан Чёткин обнял лейтенанта за плечи, — вполне возможно, что придется тебе застрять на вверенном объекте и следить, чтобы никакие гады не совали свой нос туда, куда не следует. Верно я говорю?
— Верно, — подтвердил Соколов. — Словом, действуем по обстановке. Если кому посчастливиться встретиться с нашими передовыми частями, стараемся уцелеть. Не забывайте, на нас немецкая форма, так что земляки, не разобравшись, могут и очередью полоснуть…
— Мандаты предъявлять только офицерам? — серьезно спросил Крутиков.
— Да, как оговаривали. Ну что, остается надеяться, что после выполнения задания встретимся снова?.. А прощаться заранее — дурная примета.
Позавтракав, разведчики разошлись по своим точкам. Между собой их распределили еще день назад.
* * *
Товарищи по группе пытались было отговорить Джима Кэббота от участия в операции, но он и слышать ничего не хотел. Какого черта, он командир — и будет отсиживаться на явке, в то время как парни пойдут в бой?.. Ему удалось убедить подчиненных в том, что его ранение пойдет даже не пользу. Кому придется в голову то, что раненый немецкий офицер на самом деле — опытнейший боец британского спецназа?..
К счастью, найти комплект германской формы не составило труда. Честер и Ран отлучились из квартиры, а через полчаса принесли мундир немецкого гауптманна. Самого гауптманна разведчики сняли, как они выразились, на подходе к вокзалу. Форма была помятой, потертой, пыльной, но это и хорошо — новенький мундир как раз вызвал бы подозрения у охраны. А так сразу видно — фронтовик. К тому же у гауптманна оказался спецпропуск для прохода на особо важные объекты Минска.
— Фотокарточка не соответствует, — заметил Торнтон. — Как будешь выкручиваться?
— Алекс, если бы я задавал себе такие вопросы, то не пошел бы в коммандос, — отшутился Джим. — Выкручусь как-нибудь.
Прощались без сантиментов. Коммандос всегда скупы на эмоции, зато не скупятся на шутку. Их и наслушался Джим перед отходом на задание.
— Когда будешь выходить в эфир, не забудь передать привет моей маме, — напутствовал командира Ник Честер. — Она в Саутпорте ждет не дождется…
— И дай объявление о том, что продается поношенный немецкий мундир, — добавил Кен Оукли, — размер — мой.
— И песню какую-нибудь нормальную поставь, например, «Чаттануга-Чу-чу» Гленна Миллера, — встрял Фил Ран.
— Да ну их, этих янки! Еще услышат и вообразят, что Минск теперь принадлежит им! Лучше уж вруби «Боже, храни короля», — заметил Уилл Додд.
— Черт, я забыл дома пластинку! — деланно огорчился Джим, хлопая себя по карманам.
Но вот все напутствия были высказаны, и Кэббот покинул явку. Остальные разведчики отправились на свои точки с промежутками в пять-семь минут. Латушка не ночевал дома, видимо, он инструктировал подчиненных ему бойцов.
Несмотря на раннее утро, июльское солнце уже припекало. Джим неторопливо шел по разрушенным улицам, рассеянно поглядывая по сторонам. Местных жителей не было видно, Минск словно вымер. Не видать было и немцев. Только в одном месте, нависающем над рекой, Кэббот заметил расчет хитро замаскированной противотанковой пушки, греющийся на солнышке.
Городской радиоузел размещался в двухэтажном каменном доме, сильно закопченном после пожара соседней деревянной одноэтажки. На ее развалинах копошились какие-то полуодетые парни. Одни орудовали лопатами, разгребая кучи золы и битых кирпичей, другие оттаскивали в сторону и складывали рядами обгоревшие стропила и бревна, третьи осторожно выбирали из кучи мусора осколки стекол побольше. На Кэббота они не взглянули.