Мы привели себя в порядок и не спеша двинулись к дому. Поднялись на крыльцо. Дверь была распахнута. Мы вошли и прислушались. Ни единого звука. Какая там охрана?! Я повела Павла наверх, в комнату Рюрика. Остановившись перед дверью, я перевела дыхание и решительно постучала. Никакого ответа. Тогда я взялась за ручку и открыла дверь. Комната была пуста. На инвалидном кресле лежал скомканный ЧЕРНЫЙ плед.
…Мы обшарили каждый сантиметр двухэтажного дома, заглянув даже в ванную комнату и туалет, но не встретили ни единого живого существа.
В комнате Рюрика мы перерыли все папки с бумагами, но ничего, кроме воззваний, оппозиционной литературы и вороха газет, не нашли. Были еще, правда, письма. Пробежав глазами одно из них, я поняла, что это пишет такой же сдвинутый на политике, одержимый человек, предлагающий свою помощь, а конкретно – пасеку и два миллиона рублей народному движению «Россия». Павлу попалось письмо совершенно другого характера. Писала какая-то ненормальная двадцати лет от роду, объяснялась в любви Рюрику, восхищалась его красотой, умом и страстно желала родить от него ребенка. «Меня возбуждает ваша инвалидная коляска, ваши очки и белые руки. Мне больше всего на свете хочется их поцеловать…» И все в таком духе. Побывали мы и в вонючей, с застоявшимся затхлым воздухом комнате Шитова. Здесь вообще пахло смертью.
И вдруг я уставилась на стену, на которой висело большое овальное зеркало. (Это все в комнате Шитова.) Под ним на стеклянной полочке я заметила покрытый пылью колпачок от губной помады. Я взяла его в руки и принюхалась. Пахло старым собачьим жиром. Интересно бы посмотреть на женщину, которая оставила здесь этот характерный предмет. К кому она приходила: к Шитову или Рюрику? И вообще интересно, были ли у Рюрика женщины?
– Послушай, ты, агент ФСБ, черт тебя подери. Неужели до сих пор личностью Рюрика никто не интересовался? Это же нонсенс. У нас любая выдающаяся личность на учете. А тут такое…
– У него наверняка есть нормальные имя и фамилия. Рюрик – это скорее всего партийная кличка.
– Но как вычислить, кто же он такой? Может, стоит поднять архивы столичных ортопедических клиник и поискать среди стоящих на учете инвалидов человека, похожего на Рюрика? Или затребовать информацию обо всех инвалидных колясках?
– Но для этого надо ехать в Москву, звонить Трапезникову…
– Это еще кто?
– Шеф, – сказал он и почему-то отвернулся от меня. Наверно, пожалел, что сказал.
– Правильно. Так и сделаем. А сейчас пора убираться отсюда. Никакого архива здесь нет. Ничего.
– Стой. Мы еще не были в подвале.
Мы снова оказались на первом этаже, зашли на кухню, где на плите кипел чайник (Павел его выключил скорее по инерции, чем по какой-либо другой причине), и, приподняв за кольцо две половые доски, сколоченные вместе, мы увидели погреб. Павел приказал мне держать крышку, а сам спустился вниз. Я ждала, что сейчас он скажет мне о каком-нибудь подземном ходе, но он вылез оттуда и заявил:
– Там только соленья. Бочки, банки…
Разве это было похоже на штаб? Смех, а не штаб.
– Погоди. – Я снова поднялась на второй этаж и дернула дверь, ведущую во вторую ванную комнату (всего их в доме было две, одна расположена над другой). Казалось бы, ванная как ванная.
Я услышала шаги позади себя. Вздрогнула. Но это был Павел.
– Ты что, решила помыться, смыть с себя тяжкие грехи?
– Да. И как только ты догадался. Смотри, мужчина, и отвечай на вопросы: отопление центральное?
– Судя по системе труб и батарей – да. И у нас в домике всегда в кране горячая вода, а никаких нагревательных приборов не видно.
Он уже понял, на что я намекаю. Дело в том, что почему-то именно в ЭТОЙ ванной комнате стоял так называемый титан – черный металлический цилиндр, снизу которого должна располагаться топка, куда закладывают дрова или уголь. Когда в топке раскаляются угли, то, соответственно, нагревается и вода в титане.
Я открыла створку – никакой решетки, ничего вообще похожего на топку. И вдруг часть цилиндра, как в фантастическом фильме, куда-то задвинулась, открывая вход в освещенный изнутри туннель.
Мы с Павлом переглянулись. Наконец-то появилось хотя бы нечто, напоминающее о сегодняшнем дне, о цивилизации, о достижениях техники… А то создавалось уже впечатление, что попали в деревенскую избу, а не в штаб лидера политического движения. Больного лидера больного движения.
– Я полезу первым, – сказал Павел.
– Да какая разница, полезай, я все равно за тобой…
Мы забрались внутрь титана (только в нем я поняла, насколько он по своим размерам отличается от стандартных – раза в два с половиной больше) и стали спускаться по узкой лестнице вниз.
– Если Рюрик пользуется этой лестницей, то он никакой не инвалид, – сказала я, чувствуя, как леденящий холод сковывает мое тело.
– Черт, да что же это такое? Самый настоящий ледник. Куда мы с тобой спускаемся?
Мы спрыгнули на площадку, пол которой был выложен белой плиткой, и оглянулись.
– Да здесь холодильник, – не унимался Павел, вертясь во все стороны и прикидывая, в какую из трех дверей, находящихся на равном расстоянии друг от друга, ему войти. Площадка была строго прямоугольной формы. Двери сделаны из светлого металла с прозрачными шарообразными ручками. Я подошла к одной из дверей и взялась за ручку. И тут раздался тонкий звуковой сигнал. Какое-то нервное пиликанье. Сразу стало нестерпимо страшно. Захотелось зажать уши и закрыть глаза, чтобы потом открыть их и оказаться на своем диване в городе Тарасове.
Павел схватил меня за руку и втащил в другую комнату, дверь которой он открыл без всяких последствий. За дверью оказался большой зал, стены которого были выложены черным кафелем. На потолке горели плоские круглые матовые лампы. В центре зала находился длинный овальный черный стол, совершенно пустой. Вокруг него стояли стильные металлические с черными кожаными сиденьями стулья. В самом конце стола мы увидели большое черное кожаное кресло.
– Похоже, это у них зал заседаний.
По обеим сторонам стола высились металлические стеллажи, забитые цветными папками, которые ровными рядами занимали все пространство от пола до потолка.
– А вот тебе и архив.
Пожалуй, самым ценным в этом зале заседаний был увеличенный портрет Рюрика. Только здесь он выглядел помоложе, поплотнее. Хотя волосы такие же, и те же очки, кресло… Интересно, когда он начинал сколачивать свою организацию, он был так же болен, как сейчас, или это был цветущий, пышущий здоровьем юноша?
Между тем звук разбуженной сигнализации, а именно так я бы охарактеризовала непрерывающийся пульсирующий, электронного происхождения писк, сопровождающий нашу экскурсию по залу, вдруг смолк.
Послышался топот бегущих ног, голоса, стены, казалось, затряслись…
– Это над головой? – спросила я у Павла с надеждой в голосе.