Несправедливое оскорбление Слащёв особенно ощутил, когда получил копию приказа об увольнении из армии. Даже тогда Врангель не потрудился сообщить ему лично это неприятное и несправедливое решение, а прислал короткую, ничего не объясняющую копию приказа. Но и это он стерпел, все еще надеясь, что Главнокомандующий вспомнит о былых его заслугах и пригласит к себе для объяснений.
Здесь, на константинопольском базаре, он узнал о том, что основное воинское соединение, Первый армейский корпус, перебазировался на Галлиполийский полуостров. Причем узнал от посторонних офицеров, в числе новостей и слухов. И понял: больше Врангелю он не нужен. Он, который с тремя тысячами солдат против тридцатитысячных большевистских полчищ в начале двадцатого отстоял Крым, он, чьи заслуги не так уж давно высоко оценил Врангель, и в своем приказе по армии присоединил к его фамилии звание «Крымский», он, который отдал России все, что мог. Его просто забыли на этом стылом константинопольском берегу, как забывают ненужную вещь. Это была самая жестокая пощечина, какую Слащёв когда-либо получал в жизни.
Однажды среди базарного многолюдья Слащёв еще издали заметил мелькнувшее знакомое лицо. Ошибиться он не мог, это был его сосед по каютам на «Твери» генерал Соболевский. Энергично работая локтями, Слащёв стал пробиваться к нему, благо генерал был высокий, и его голова издали служила ему ориентиром.
— Слащёв! — обрадовался Соболевский. — А я тебя часто вспоминаю! Как устроился? Как жена, дочка?
— Устроился, — скучным голосом ответил Слащёв.
— Чем не доволен? Рассказывай! Если смогу, подставлю плечо. А у меня тут собралась вся родня! И тесть, и теща, и братья жены со своими выводками! И все есть просят! И всем дай! — шумно докладывал Соболевский.
— Справляешься? — спросил Слащёв.
— Не жалуюсь. Я тут небольшое дело открыл. Предосудительное, но прибыльное: собачьи бои, — хохотнул Соболевский и с таинственным видом добавил: — Мне тут недавно пообещали из Испании прислать двух бульдогов. Раздеру всех турецких бойцовых в клочья! Может, полюбопытствуешь?
— Не знаю. Там видно будет, — неопределенно ответил Слащёв.
— А что ты такой кислый?
И Слащёв неожиданно для самого себя посвятил Соболевского во все свои обиды. Он внимательно выслушал, немного помолчал.
— Послушай добрый совет, — проникновенно сказал он. — Не бери все это близко к сердцу. Ну, кончилась одна твоя дорога — все, тупик. Перейди на другую. Поверь, еще наступят в нашей жизни хорошие времена.
— Хочу верить, но не верится. Мне уже сколько раз все один и тот же сон снится. Ранняя осень, и мы в России, в Первопрестольной. И будто бы я на своем Буяне скачу по Тверской. А она сплошь засажена яблонями. И яблоки на них висят крупные, румяные, ими просто облеплены деревья. И под деревьями тоже полно яблок. Они и на тротуарах, и на мостовой. И будто бы мой Буян давит яблоки, из-под копыт брызжет сок. Он долетает и до меня. И я ртом хватаю, и пью его, пью. И просыпаюсь. Веришь — нет, провожу языком по губам, а на них кисло-сладкий яблочный вкус. И тоска душу рвет, что это всего лишь сон, что ничего такого уже не будет в моей жизни: не проскачу я на Буяне по Тверской, потому что убит под Каховкой мой Буян, и не растут на Тверской яблони, и Первопрестольная уже чужая… К чему бы такой сон, как думаешь?
— Сегодня суббота? — спросил Соболевский. — Ну, да! Она что у нас там, что здесь, у турков. Я вот к чему. У меня в детстве была нянька, добрая деревенская старуха. Она говорила, что сны под субботу всегда вещие, обязательно сбываются. Она мне, когда я еще мальчонкой был, напророчила, что я важным человеком буду, тысячами людей командовать. И, как видишь, сбылось.
— Не вижу. Никем ты уже не командуешь. И мой сон мне не сегодняшней ночью снился.
— Ты ж говорил, что не один раз.
— Трижды. Может, больше.
— Ну, хоть один раз, видимо, на субботу выпал.
— Глупости все это, Александр Степанович, — с трудом вспомнил Слащёв имя-отчество Соболевского. — Все эти сны, гадания, пророчества. Все могло быть иначе, если бы не Врангель. Лучше оставался бы Деникин. Пускай не такой грамотный, не такой лощеный, пускай тугодум, пускай из мужиков, но подхалимов он не терпел и разумные советы не только выслушивал, но и исполнял.
Два подвыпивших казачка, весело пробиваясь сквозь базарную толпу, вышли прямо на Слащёва и Соболевского. Увидев перед собой двух генералов, остановились и какое-то время, разглядывая их, озадаченно размышляли.
— Здрав-жалам-ваш-дитства! — прокричал один из них сварливым голосом. — Гляди, де довелось встренуться? В рассейском городу Царьграде, который когдась прос…ли, звинить за мужицке слово!
Казачки искали приключений. По тому воинственному виду, который вдруг принял Соболевский, Слащёв понял, что скандала с потасовкой не избежать, поэтому вплотную подошел к казачкам и миролюбиво им сказал:
— Продолжайте свой путь, станичники. Опосля погутарим.
— Поняли. Уважение допрежь всего, — согласились казаки и продолжили свой путь.
— Вот тебе и весь мой вещий сон, — провожая взглядом удаляющихся казаков, сказал Слащёв. — Так выглядит сейчас почти вся армия. С кем мы вернемся в Россию?
— Ну, не вернемся, — спокойно сказал Соболевский. — Я сначала, когда меня из армии турнули, тоже думал, что это конец света. А потом плюнул на всех и на все и решил: надо жить. Живу. Сплю хорошо, сны не снятся. В Россию особенно не рвусь. А у тебя что, тоже эти поэтические бредни насчет березок, ромашек? Ерунда все это, Слащёв! Родина там, где тебе хорошо, где ты и твоя семья живут и не терпят нужду. А березку под окнами ты и в Африке можешь посадить.
— Насчет родины, может, ты и прав. Теперь не знаю. Я о другом думаю: если со мной, Слащёвым, так поступили, какой справедливости тогда рядовому офицеру или солдату ожидать?
— Ты о них не заботься! О себе, о своей семье думай. Пришло такое время, каждый сам за себя, — и, что-то вспомнив, Соболевский продолжил: — Я тут в одной газетке вычитал: в Константинополе создано Собрание русских общественных деятелей. Ну, лозунги у них прежние: продолжать войну с большевиками, и еще — во всем поддерживать Врангеля.
— Общественные деятели? Тыловики, что ли? — с некоторым пренебрежением спросил Слащёв. — Что-то я их на фронте никогда не видел.
— Я тоже таких не встречал, — согласился Соболевский. — Наверное, они из тех, кто, сидя в тылу, на митингах кричали «Война до победного конца!».
— Ну, и что мне это собрание?
— Может, они не знают про Врангеля то, что знаешь ты. Вот и просвети их, открой им глаза. Ты — генерал известный, тебе поверят. Может, хоть таким способом насыплешь Врангелю в задницу соли?
— Думаешь?
— А зачем обиду на сердце носить? Выложи им все. Поможет — не поможет, а на душе полегчает. И не сиди ты в этом проклятом Константинополе. Березки, заметил я, тут не растут. Есть где-нибудь родня? Подгребай к ней.