– Хорошо, ты садись, я сама буду искать. Я найду, что мне за это будет? Оставайся здесь.
Ольга Дмитриевна вышла из спальни, скоро вернулась.
– Нигде нет. Я разбужу Андрея?
– Разбуди, – попросил Николай Львович.
– Господи, значит, это так важно! – воскликнула она и подошла к дивану, тихонько позвала сына: – Андрюша, проснись! Проснись, малыш! Проснись и вспомни, что было. Ты выходил во двор?
Андрей поднялся, протирая глаза кулаками.
– Андрюша, когда мы уехали в театр, ты выходил во двор?
Андрей протирал глаза.
– Ты выходил во двор?
– Какой двор? – недовольным, заспанным голосом переспросил Андрей.
– Ну, проснись, мальчик, вспомни, ты выходил во двор?
– Никуда я не выходил.
– Это правда?
– Правда.
– Да, я знаю, ты всегда говоришь правду, – сказала Ольга Дмитриевна.
– А к тебе кто нибудь приходил? – спросил Николай Львович.
– Нет.
– Товарищ какой нибудь?
– Нет.
Николай Львович показал на стол.
– Вот здесь стоял мой портфель. Где он?
– Кто?
– Портфель.
– А я откуда знаю?
– Андрюша, понимаешь, это очень важно для папы, – сказала Ольга Дмитриевна.
У мальчика сделалось встревоженное лицо, ему передалась тревога родителей.
– Я его даже не видел, портфеля.
– Но не мог же он улететь в форточку! – воскликнула Ольга Дмитриевна.
Николай Львович открыл окно и свесился через подоконник. Пожарная лестница проходила между окнами спальни и столовой, однако перелезть с нее было невозможно – прут, крепящий лестницу, проходил много выше окна.
– В окно никто залезть не мог, – сказал Николай Львович. – Если даже смог, зачем понадобился портфель со служебными бумагами?
– Но сам портфель очень хороший, кожаный, с серебряной монограммой, – возразила Ольга Дмитриевна, – позвони в милицию.
Николай Львович подумал, потом сказал:
– Спи, сынок, портфель найдется. Пойдем, Оля, не будем ему мешать.
Они вернулись в спальню, Николай Львович прикрыл дверь.
– Надо немедленно позвонить в милицию, – настойчиво повторила Ольга Дмитриевна.
– А кого обвинять? Никого, кроме Андрея, не было дома, – возразил Николай Львович. – И в сущности, это уж не так страшно – бумаги не слишком важные: старые акты на брак. А затевать все из за портфеля, из за монограммы не стоит.
Ольга Дмитриевна пристально смотрела на мужа. Она всегда безошибочно угадывала, когда он говорит неправду, говорит единственно, чтобы успокоить ее. Сейчас он говорил именно так.
Николай Львович молча прошелся по спальне, постоял у окна, подумал, потом сказал:
– Пожалуй, я съезжу с тобой на дачу. Поедем в субботу, переночуем, вернемся в воскресенье вечером. Успокоимся, подумаем, как быть. О портфеле пока никому не говори.
– Господи, кому я могу сказать? Что ты, Коля! Но все это очень странно. Может быть, это сделал Витька Буров?
– Все может быть, – согласился Николай Львович и, подумав, добавил:
– Я думаю, что Люде тоже не следует ничего говорить.
Ольга Дмитриевна растерянно пробормотала:
– Люде?.. Я ничего не понимаю… Коля! Почему это надо скрывать от Люды?
– Я не хочу ее волновать.
– Какие глупости! Мы все волнуемся. Она разве не член нашей семьи, ей чужды наши заботы?
– Я этого не говорю… Но она проходит практику на фабрике…
– Она проболтается?
– Конечно, нет. Но она будет себя чувствовать на фабрике несколько неуверенно, что ли, будет опасаться каких то осложнений для меня, а никаких осложнений не будет, все это, в общем, пустяки…
Ольга Дмитриевна продолжала смотреть на мужа. Все звучало очень неубедительно.
– Ты это связываешь с Навроцким?
– Оленька, милая, я ни с кем не связываю, у меня нет никаких оснований связывать это ни с Навроцким, ни с Андреем, ни с Витькой Буровым. Мне надо подумать. И я не хочу лишних разговоров и потому прошу тебя никому ничего не говорить, в том числе и Люде.
– Но ей может сказать Андрей.
– Скажи ему, что портфель нашелся.
20
Итак, вагон отправили, а документы похитили. Все продумано: Красавцев сделал так, что он взял документы домой. Навроцкий увел их всех в театр, кто то третий похитил документы. Кто он, этот третий? Некто неизвестный, проникший в квартиру, когда Андрей спал? Или Андрей сам отдал портфель сыну кладовщика Панфилова? Он исключает такую возможность, но то, что вынужден об этом думать, уже чудовищно. Если это товарищи Андрея, компания – как называет Миша Поляков, – то в милиции их заставят говорить, преступник обнаружится, но и его сын окажется замешанным. Это невозможно. На сознательное зло, воровство мальчик не способен, но его могли обмануть, использовать. Если Андрей не замешан, то преступника не найдут, преступником будет он, Николай Зимин; он унес документы с фабрики, у него дома они пропали, он отвечает за брак на производстве и хотел скрыть его причины. В обоих случаях он на подозрении, и дальнейшая работа на фабрике немыслима.
Обратиться к Красавцеву? Тому ничего не стоит скрыть пропажу документов. Но тогда он в их руках, тогда то они распояшутся, покажут себя, разворуют фабрику.
Следовательно, или компрометация, или шантаж.
Они не добьются ни того, ни другого. Он не глупее их, проработал на этой фабрике двадцать лет, знает все возможные уловки.
В понедельник, на фабрике, Николай Львович сказал Красавцеву:
– Я просмотрел документы, но там их очень мало. Будьте добры, подберите мне все документы по браку, скажем, за последние два месяца. Кроме того, подберите все документы Навроцкого. Так, кажется, фамилия представителя деткомиссии?
– Да, так, – подтвердил Красавцев, соображая, зачем все это требуется Зимину.
– Вот и прекрасно. Сделайте это побыстрее.
– Нужно время, документов много.
– Понимаю. Три четыре дня вам хватит? Ну, пять дней? Неделя? Значит, получаю их в субботу. Правда, в субботу я уезжаю на дачу, с собой я их, естественно, не потащу. Но в воскресенье вернусь с дачи пораньше и просмотрю.
– Кого вы проверяете, Николай Львович?
Зимин усмехнулся: