БИЧ-Рыба - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кузнечихин cтр.№ 123

Я вроде говорил, что наружность у Гуменюка была очень даже солидная, так что слава пришлась к лицу, словно все время при нем находилась. Принял почетное место как должное. Давно ли вроде сидел и помалкивал в тряпочку, а тут заговорил, и все слушают. Заговариваться начал, чушь пороть – никто не возражает. Капризничает – терпят. Ну а дальше, как в песне – под солнцем родины мы крепнем год от года. Чем старее турбины, тем ценнее турбинисты. Но не будем превращать пьянку в планерку. Постараюсь ближе к сути.

Пришел вызов из Забайкалья. Должен был лететь кто-то другой, но Гуменюку захотелось омулька. И ему уступили. Кто-то обиделся, начальство завиляло… в общем, некрасиво получилось. Да не зря говорят, что бог шельму метит. По дороге забарахлила погода. Сухим слякоть не переждешь. Гуменюк начал в аэропорту, в гостинице продолжил. При большой массе да с хорошим разгоном остановиться непросто. Самомнение крепчает, а тормоза слабеют. День пьет, два пьет… А турбина стоит. Лампочки по вечерам еле теплятся. Местные чины телеграфируют в контору. Им отвечают, что специалиста давно отправили. Звонят в гостиницу. Там подтверждают, что прибыл, заодно и подробности пребывания доносят. И тогда директор лично отправляет посыльную с запиской: «Товарищ Гуменюк, комбинат на грани остановки, убедительно прошу приступить к ремонту агрегата». Посыльная прискакала в гостиницу, нашла нужный номер, но вместо великого специалиста, от которого зависит работа всего комбината, увидела пьяного мужика в семейных трусах. При нем и человек был, надо же кому-то о подвигах вещать, слушатель при запое – важнее гонца. Увидел Гуменюк красивую молодую буряточку, глазенки загорелись. Велика у пьяного потребность донжуанова. Человеку приказывает собираться и бежать за шампанским, а сам к посыльной, тянется мягкие места потрогать. Девчонка его по рукам. После выяснилось, что она племянница директора. Да хоть бы и дочка уборщицы – зачем ей замшелый пень нужен, она еще в том возрасте, когда о принцах грезят. Из объятий вывернулась и записку на стол. Гуменюк, опять же при человеке, при зрителе, так сказать, глянул в бумажку и размашистым почерком наложил резолюцию: видал я, дескать, тебя вместе с твоим комбинатом. Расписался и дату поставил – все, как положено в деловой переписке.

Будь директор подурнее, отправил бы в гостиницу наряд милиции, чтобы сопроводить остряка на пятнадцать суток, а этот, хитрец, приглушив уязвленное самолюбие, ради пользы дела положил записку в карман и с утра пораньше, в промежуток между старыми дрожжами и новой рюмкой, позвонил Гуменюку в номер и доходчиво объяснил, что, если через час не приступит к работе, копия записки отправится в партийную организацию, а вторая копия – в местные компетентные органы. Сказал и повесил трубку.

Через сорок минут Гуменюк был у него в кабинете. Побриться успел, галстук на шею повесил – замаскировался, называется. А директор ему:

– Я вас, кажется, к себе не вызывал?! Если не ошибаюсь, ваше рабочее место в турбинном цехе.

Гуменюк объясняться, а тот поднял трубку и велел секретарше пригласить следующего. Пришлось отступать. Попробовал вечером переговорить – даже в кабинет не пустили, зря только в приемной унижался. Занервничал герой. Чтобы записку назад заполучить, на все согласен. Если не принимают извинения, надо задобрить директора ударным трудом. Но не так-то просто. Без шефа, конечно, турбину не отремонтируешь, но и без слесарей не обойтись. А те все разнюхали. Узнали, почему он икру мечет. Скажи им кто-то другой, что шеф по пьяному случаю наложил резолюцию на директорскую записку и теперь его надо спасать, они бы сутками из цеха не выходили. Но шеф решил спасать себя сам и перестарался: перед чужими пресмыкается, на своих орет – кому такое понравится. И ради чего, собственно? Ради того, чтобы спастись от выговора по партийной линии. Такими заботами работягу на трудовые подвиги не вдохновишь, даже если спирту выпишешь.

А директор и не собирался отсылать эту записку. Никакого собрания, никакого выговора – все обошлось. Только слава рухнула. Начальство не тронуло, да не все от него зависит. У народа свои выговоры и свои премии. Был авторитет – и не стало. А поплясать на обломках желающие всегда найдутся.

Отвыкать больнее, чем привыкать. С полгода, наверное, помаялся бедняга и уволился.

Но не потерялся. Лет через пять разговорился я с парнем из Хабаровска, и тот стал хвастаться своим шефом. Такой, мол, лихой мужик, директора перед ним на цыпочках ходят: один хозяйку гостиницы по его требованию уволил, другой племянницу ему каждую ночь присылал, чтобы турбину вовремя пустил, а еще был случай, когда шеф загулял с молодой секретаршей, директор прислал ему записку, а тот поперек записки красным карандашом послал директора вместе с комбинатом…

Не Гуменюк ли фамилия твоего шефа, спрашиваю. У парня аж челюсть отвисла – откуда, мол, знаешь. Хотел ему подробности уточнить, да не люблю за глаза наговаривать.

О кошаре хочу рассказать.

В каких только общагах не довелось обитать: и в бетонных коробках, и в деревянных ульях, одни чем-то зацепились в памяти, другие напрочь выветрились, а эта въелась, вся перед глазами, во всей своей полуподвальной красе.

Вросший в землю по самые окна длинный барак с двускатной крышей. Правда, крыша высокая, на чердаке, при желании, могли бы еще ряд комнатушек нагородить. Над кошарой высокий чердак, а под ней глубоченный подвал, от пола до потолка метра два, если не больше. И все эти хоромы – в тридцати шагах от тюремной ограды. Анатолий Степанович уверен был, что подвал соединен с тюрьмой подземным ходом и в лихие годины там расстреливали. В свое время в этой тюрьме знаменитые люди сиживали. Сам Иосиф Виссарионович побывал в ней на пересылке и артист Жженов отметился. Обитатели кошары, садясь в такси, не упускали случая ошарашить невинной просьбой: «До тюрьмы, командир, добросишь?» Таксисты народ тертый, их трудно удивить, а пассажиры, случалось, паниковали. И знаменитая присказка «Живу возле тюрьмы, скоро буду сидеть возле дома» – была, разумеется, в ходу. Сам, грешный, пользовался и другие обитатели не брезговали. А народу через кошару прошло очень много и весьма примечательного. Я спрашивал Анатолия Степановича, почему общагу кошарой обозвали, а у него на каждый случай своя теория. Он басню Крылова напомнил: «Волк, думая попасть в овчарню, попал на псарню», и у нас, мол, похожая ситуация – прикидываемся овечками, а на самом деле псы, бездомные и одичавшие. А те, кто попроще, уверены были, что наша приземистая общага напоминает скотный двор, потому и прозвали ее кошарой. Обитали в ней наладчики и монтажники. Комнаты поуже занимала интеллигенция, а работягам достались два здоровенных номера с койками в три ряда. Но теснота на нервы не давила. Густо было только на Новый год, когда все из командировок слетались. А между праздниками случалось, что некоторые комнаты неделями пустовали.

Заселял меня Анатолий Степанович. Он, собственно, и в трест меня завербовал, и, как человек, привыкший доводить дело до конца, представил комендантше.

Примечательная, между прочим, бабенка. Под настроение позволяла себе уединиться с кем-нибудь в пустующей комнате и делала это легко, без нервных последствий, душераздирающих сцен и выяснения отношений. Память после свиданий оставалась, но зыбкая, как сладкий сон. Знавал я женщин легкого поведения с очень тяжелым характером, а у этой и характер был воздушный, и к делу относилась играючи, и все ладилось. Понимала, что мужики устали после долгой командировки, и закрывала глаза на некоторые вольности. И вахтерш набрала безобидных. Документов с гостей не требовали: кто приходит, когда уходит – вроде как и не замечали. И, кстати сказать, ни воровства, ни крупных драк в кошаре не было. Милиция, может быть, и не подозревала о существовании этой общаги.