Письма любви - читать онлайн книгу. Автор: Мария Нуровская cтр.№ 40

— Эльжбета! — Он ничего больше не мог сказать, да и не успел бы, потому что раздались шаги. Это были твои шаги.

О чем я подумала тогда, зная, что вы встретитесь у моей кровати? Не помню. Но я решила сбежать от этого и закрыла глаза. Твои шаги приближались. Сначала стало тихо, а потом его голос:

— Пани Кристина, кажется, заснула… я из издательства…

А потом твой голос:

— Жена была очень больна.

— Я знаю.

Тогда во второй раз я подумала, что моя жизнь — это фарс.

На время реабилитации меня отвезли в Оборы, в Дом творчества Союза литераторов, в который меня недавно приняли. Хронологичность писем обязывает, поэтому добавляю, что это произошло в середине июля тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Мне тридцать восемь, тебе пятьдесят, а Михалу двадцать. Я узнала одну интересную вещь: у Михала должен был скоро появиться ребенок, этим и объясняется его торопливая женитьба. Мариола теперь жила на Новаковской. Моя болезнь так выбила тебя из равновесия, что ты согласился на все. Через несколько месяцев должен родиться ребенок. Удивительно, как я тогда этого не заметила. Может, потому что чувствовала себя не лучшим образом, да и теперь нельзя сказать, что хорошо. Самым трудным было снова держать ложку: пальцы стали абсолютно неподвижными. То же самое и с ходьбой: колени едва сгибались, будто кто-то вставил мне в ноги искусственные суставы. В общем, я не могла оставаться одна. Складывалось так, что первый месяц я буду с тобой, второй — с Михалом. Меня это очень радовало. Ты ухаживал за мной, как за малым ребенком. Кормил меня, шевеля губами, как неграмотный, который учится читать.

— Одна ложечка, вторая, послушная девочка…

Я с омерзением проглатывала еду. И всегда думала о Марысе, о том, как я ее кормила. Может быть, если бы это делал ты, она бы еще жила. Мы ходили на прогулку, сначала до оврага, а потом дальше. Вечером в кустах сирени пели соловьи. Мы гуляли вокруг газона. Как-то глуховатая жена одного забытого автора спросила вдову другого забытого автора:

— Что это за пара, пани Хана? Выглядят, как будто только что поженились…

И та, вторая, ответила:

— Она была больна, все думали, что умрет. Знаете, это та переводчица с французского.

— А, это она…

Они орали так, что мы услышали их и улыбнулись друг другу. Но мы не были тогда любовниками. Ты относился ко мне с трогательной заботой: помогал мыться, одеваться, стирал мое белье, как твоя мама когда-то. Я ведь оказалась словно без рук. У меня были не пальцы, а палки. Я боялась, что так останется навсегда. Врачи обещали, что я обязательно приду в норму, но нужно упражняться. Для этого из Варшавы приезжал физиотерапевт. Он работал в твоем отделении, потому что людям после инфаркта тоже необходима гимнастика. Ты сказал, что он прекрасный специалист, но болван. Пан Роберт, так звали физиотерапевта, был чрезвычайно вежлив, и от него пахло одеколоном. Тебя он очень уважал и на каждое твое слово отвечал наклоном головы: «Да, пан ординатор! Будет сделано, пан ординатор!»

— Возьмитесь поактивнее за мою жену, — приказал ты ему. — Она большая лентяйка, ей не хочется упражняться.

А он отвечал:

— Будет сделано, пан ординатор.

В конце июля тебя сменил Михал, мне уже стало немного получше. Пан Роберт действительно активно за меня взялся. Иногда мне даже хотелось плакать, настолько быстро я уставала. Но жаловаться было нельзя, поскольку ты сурово говорил:

— Я долго еще буду твоей нянькой?

И, несмотря на то что твой голос звучал как признание в любви, пан Роберт принимал все за чистую монету и гонял меня беспощадно.

После твоего отъезда его усердие немного поумерилось, и мне удалось сократить упражнения почти что наполовину. А с Михалом все было просто прекрасно. Наши прогулки, наши беседы… Я уже могла сама одеваться, пробовала самостоятельно есть. Конечно, хлеб пока отрезать не могла, но и того, что делала, было достаточно. Как-то Михал, расстилая мне постель, сказал:

— Ну и нагнала ты на нас страху. Мы привыкли, что это мы болеем ангиной и катарами, а ты нам даешь малиновое варенье и аспирин.

— И конь иногда спотыкается, — рассмеялась я.

— Если бы с тобой, Кристина, что-нибудь случилось, я бы навсегда остался один.

— Что ты говоришь! У тебя есть жена, скоро ты станешь отцом.

— С моим странным характером меня никто не поймет.

— Только другой такой же странный характер, ты это хотел сказать!

Михал говорил настолько серьезно, что меня это сбило с толку.

— Нет, мне хотелось сказать, я счастлив, что у меня есть ты…

— Однако признание после стольких лет…

И неожиданно мы оказались рядом. Я прижала его к себе, вернее, он меня прижал. Выше меня на голову, широкоплечий, он фигуру унаследовал от отца.

— Может, пойдем погуляем? Еще минута, и мы растаем от слез и от избытка чувств, — проговорила наконец я.

Меня бы в этот момент переполняло счастье, если бы не обычная примесь горечи. Теперь я подумала о Марысе. Жаль, она его не видит. Как она бы гордилась, что ее сын стал таким. Почему она не хотела жить, хотя бы для него, для Михала? Я не осмеливалась у него спросить, думает ли он, хотя бы иногда, о маме.

А на прогулках Михал рассказывал мне, над чем сейчас работает в институте. Стало ясно, что кандидатскую он защитит без проблем…

— Кажется, ты будешь самым молодым кандидатом наук в Польше.

— Но профессором стану, уже когда буду стариком, не бойся. Тут тебе не Америка.

— Кстати, об Америке, как дела со стажировкой?

— Ну куда я сейчас поеду? — произнес он с сожалением. — Как же ребенок? Достаточно, что ты меня воспитала.

— У него же будет мама.

— Ты думаешь, я доверил бы сына этой идиотке?

— Откуда ты знаешь, что будет сын?

— Знаю.

— А ты уже придумал для него имя? — заговаривала я Михала, не желая, чтобы он спросил мое мнение о его жене.

— А ты?

Тогда, неизвестно почему, я сказала:

— Артур.

И подумала, что если бы так произошло, то получился бы некий польско-еврейский сплав, в котором неизвестно, кто кем является, кто кого любит, кто кого ненавидит. Твой внук, носящий имя моего отца… Но мой приемный внук, носящий имя моего отца, это уже совершенно другое…

Михал уехал в Варшаву в последнюю неделю августа. Я еще оставалась в Доме творчества. Двигалась уже без страха. Наверное, неуверенность исходила не от физической слабости, а от моей контуженной головы. В какие-то моменты я не помнила, кто я и где нахожусь. Это, правда, быстро проходило. Когда кто-то неожиданно спрашивал меня, не могла сразу ответить. Неважно, о чем шла речь. Например, хочу ли я соль. Я даже не знала, что это такое — соль. И соображала в течение минуты, а может, и больше. Спросивший человек начинал приглядываться ко мне. Это раздражало… Может, поэтому я избегала разговоров с теми, кто жил в здании дворца, точнее, в административном корпусе, так как во дворец ходили только в столовую и смотреть телевизор.