Сейчас под его началом в Москве находилось около двух десятков опытных бойцов, контролировавших несколько оптовых рынков и мелких коммерческих фирм. Все они были официально оформлены сотрудниками частного охранного предприятия, все имели разрешение на ношение оружия, и то, чем они занимались, уже нельзя было назвать чистым рэкетом, хотя по сути таковым он и являлся. Обеспечение защиты — высокооплачиваемые адвокаты Тенгиза предпочитали использовать этот термин. Правда, за последние три года только одно дело сумело доползти до суда, подталкиваемое не в меру ретивыми следователями, но и оно развалилось. Свидетели вдруг начали изменять показания, потерпевшие вообще отказались от всяческих претензий, а судья обзавелся роскошным, не по его зарплате, баварским седаном.
Заказы на ликвидацию Тенгиз брал крайне редко, но этому человеку он просто не мог отказать. Слишком многое связывало их в прошлом, слишком многое зависело от него в будущем.
Поручать своим парням грязную работу он не стал, перезаказал клиента местным пацанам, в чем сейчас уже раскаивался. Сначала исчез киллер, посланный Эдиком, потом вся эта чертова стрельба в городе, а теперь на звонки перестал отвечать и сам Эдик. Потом еще в «Новостях» передали о перестрелке, связанной с переделом сфер влияния двух преступных группировок, перестрелка имела место в подозрительной близи от дома, где проживал заказанный человек. Все это Тенгизу очень не нравилось.
Он откинулся на спинку своего роскошного кожаного кресла, стоявшего перед не менее роскошным письменным столом работы начала века в его роскошном, обставленном под старину кабинете над его просто шикарным заведением, и вдавил пальцем клавишу селектора.
— Да, Тенгиз Мухаммедович? — послышался голос его очаровательной секретарши.
— Вызови ко мне Арсена, — распорядился Тенгиз. — И скажи, пусть еще кого-нибудь захватит.
— Сию минуту, Тенгиз Мухаммедович.
Тенгиз не был яростным ревнителем шариата. То есть, конечно, в своих редких деловых поездках на историческую родину он во весь голос заявлял о своей верности старым традициям, неделями перед поездкой не брил бороду и неодобрительно смотрел на выставляющих свое тело напоказ женщин. Но здесь, в Москве, ломать комедию было не перед кем, и созерцать стройные ноги Жанночки, практически не скрытые мини-юбкой, ему было приятно.
Были в цивилизации и кое-какие другие прелести. Тенгиз протянул руку, вынул из ящичка дорогую кубинскую сигару, уже обрезанную кем-то из подхалимов, и с наслаждением закурил от золотой зажигалки «Картье».
Арсен, его племянник, сын непутевого младшего брата, попросившийся под крыло к влиятельному дяде, явился незамедлительно. С ним были еще двое парней, недавно приехавших в город и еще не успевших отличиться. Один из них плохо говорил по-русски. Тенгиз не одобрял сближения своего племянника с такими людьми. Он был их командиром, а они — всего лишь пушечным мясом. Незачем панибратствовать с ними, быть на короткой ноге. Ну ничего, это все от молодости, подумал Тенгиз. Повзрослеет, сам поймет. Тенгиз еще не знал, что ни ему, ни Арсену, ни двоим его боевикам уже не суждено стать старше даже на один день. Отведенное им на земле время шло на убыль с умопомрачительной скоростью.
— Слушаю, дядя, — сказал Арсен, присаживаясь напротив.
Боевики остались стоять за его спиной. Как хорошо вышколенные собаки, они знали свое место при разговорах хозяев.
— Арсен, мальчик мой, — сказал Тенгиз. — Мне нужна твоя помощь.
— Говорите, дядя. Я готов.
— Ты помнишь этого шакала, что был у нас на прошлой неделе, Эдика?
— Да, дядя.
— Я поручил ему одно дело, заплатил деньги, а он дело не выполнил и сам куда-то пропал. Найди его, хорошо?
— Хорошо. — Глаза Арсена загорелись огнем бесшабашной молодецкой удали.
— И приведи сюда, — добавил Тенгиз. Он сразу понял, что племянник не рвется захватить Эдика живым. — Сначала я с ним поговорю, потом разберемся.
— Хорошо, дядя.
— Возьми с собой еще людей, шакалы обычно сбиваются в стаи.
— Возьму.
Но по глазам племянника Тенгиз видел, что не возьмет. Арсен считал, что один горец в бою стоит десятка русских, и не видел необходимости обращаться за подмогой. А Эдик мог набрать и десяток стволов.
— Тенгиз Мухаммедович, — внезапно ожил селектор. — Тут к вам какой-то посетитель, говорит, что он от Эдика и вы его примете.
— На ловца и зверь бежит, — продемонстрировал Арсен знание местного фольклора.
А Тенгиз, ожидавший чего-нибудь в этом роде, этакого визита посла с очередными извинениями, скомандовал голосом сладким, как мед:
— Впусти.
Дверь тут же распахнулась, словно посетитель ждал за дверью, и темная тень скользнула в кабинет. Вошедший Тенгизу сразу же не понравился. Высокий молодой человек с гривой длинных волос, одет во все черное, на ходу он стаскивал с переносицы солнцезащитные очки, которые носил, несмотря на то что за окнами было уже темно. Было в нем что-то знакомое, хотя Тенгиз мог поклясться, что никогда не видел его раньше. Может быть, по телевизору или фото в газетах.
Вот оно! Фото. Когда он снял очки, Тенгиз был уже в этом уверен. Это был тот самый человек, которого заказали Тенгизу и которого он в свою очередь заказал Эдику.
Договариваться пришел, подумал Тенгиз. Узнал о заказе, цену хочет перебить. Эдик, шакал, видно, все ему рассказал и денег взял, вот теперь и прячется, паскуда.
Но что-то в выражении лица молодого человека, что-то в его глазах заставило Тенгиза усомниться в собственной версии. Это было не лицо жертвы, пришедшей умолять охотника о снисхождении. Скорее это было лицо самого охотника, хищника, который долго преследовал и наконец-то настиг свою добычу…
— Тенгиз? — спросил он негромким голосом, от которого пахло угрозой с такой же силой, как пахнет цветами в оранжерее.
— Стреляйте! — крикнул Тенгиз, которого внезапно перестали волновать проблемы, связанные с уборкой кабинета и избавлением от трупа в центре города, а также с целой толпой неожиданных свидетелей, которые услышат канонаду и сквозь громыхание «одноруких бандитов» в игорных залах, внизу.
Последнее, что он успел увидеть в своей жизни, был Арсен, встающий со стула и прячущий руку под пиджаком, и двое его боевиков, начинающих разворот и пытающихся достать собственное оружие. Но стрелять было уже поздно.
Волк
Рассудок, выключившийся, когда я умертвил Эдика фирменным способом нашего племени, включился только утром. Вместе с ним накатили сожаление, разочарование и злость на самого себя. Конечно, расправиться с Тенгизом и его прихвостнями было не только удовольствием, но и необходимостью, однако сие удовольствие ни на шаг не приблизило меня к основному застрельщику организованной охоты, в которой мне с самого начала отводилась роль загнанной жертвы.