Бог жесток - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Белавкин cтр.№ 51

Она выскочила из комнаты, ударившись бедром о стол, уронив вазу с искусственными цветами. Оглушенный неожиданным известием, я последовал за ней.

Пересек кухню, перешел в другую часть дома и заметил дверь, оклеенную постерами времен моей юности. Я толкнул ее, перешагнул через порог и сразу же догадался, где я. В горле у меня странно защипало. Я находился в комнате Лены Стрелковой.

Мне показалось, что девушка вышла на минуту и вот-вот снова войдет сюда. На письменном столе ровной стопкой лежат книжки с потрепанными корешками, несколько учебников выпускного класса, ножницы, пачка фломастеров и заколка-банан. На тумбочке у изголовья кровати — настольная лампа и давно снятый с производства магнитофон. Одна стена завешана плакатами уже непопулярных поп-групп, другая — мягкими игрушками. Створки шкафа прикрыты, но нет сомнения, что вещи веселой доверчивой школьницы до сих пор хранятся там.

— Здесь все так же, как и при Лене, — произнесла Зоя Алексеевна, стоящая возле окна ко мне спиной. — Я захожу только поливать цветы.

Перемена, произошедшая в женщине, была столь разительна, что я некоторое время не мог открыть рот. Не мог с обычным хладнокровием задавать вопросы, не мог утешать, боясь сказать какую-то пошлость.

— Лену изнасиловали несколько человек, — первой заговорила Зоя Алексеевна, глухо, с кажущимся безразличием. — Все они знакомые Сашки, с которыми он служил в армии. Приехали к нему в гости вспомнить службу, а на самом деле пить и таскаться за юбками.

Зоя Алексеевна преподавала во вторую смену, а Лена упросила Александра взять ее на встречу армейских друзей. Молоденькая, все ей было интересно. Тот поначалу отказывался, будто предчувствовал, чем это может окончиться. Она обижалась вроде бы в шутку и так мило, забавно надувала губки, что отказать он не смог. Там она впервые попробовала самогонки, Сашка показал кулак, но тоже вроде бы в шутку, все были навеселе. Ей хотелось предстать перед его приятелями самостоятельной и взрослой, и это получалось, на нее обращали внимание, делали комплименты. Только Сашке это не нравилось, он становился все мрачнее и мрачнее. Наверное, ему что-то подмешали в стакан, потому что очень скоро, выпив «детскую» дозу, Александр «поплыл». Армейские братья не дожидались, когда он отключится окончательно, и, сменив манеры джентльменов на самцовскую похоть, набросились на Лену. Александр нашел в себе силы подняться, ударил одного, сшиб с ног второго и скорчился от резкой боли, прижимая руки к окровавленному животу. Кто-то из друзей явно погорячился, пустив в ход «перышко».

Очень скоро весть об оргии на сеновале разлетелась по всей деревне. Любая доярка, любой местный забулдыга теперь знали, что у училки по доброму, мудрому, вечному дочь — первостепенная шлюха. Лузгая семечки и хлеща стаканами самогон, поселяне задавались вопросом: чему же Стрелкова-старшая сможет научить их детей? Дети не были ангелами, но то, что позволено отпрыску колхозника, не позволено дочери сельского интеллигента.

— Родная дочь опозорила меня! — восклицала женщина, но не гнев звучал в ее голосе, а жалость и боль. — Я знала, что вся ее вина — доброта и доверчивость, но люди в это не верили. Тогда я погорячилась, сказав, что она мне больше не дочь и что отныне я не хочу ее видеть. Я не думала, что Лена воспримет мои слова так серьезно. Я ждала, что она придет и попросит прощения. Но она не считала себя виноватой. И не простила мне, что я пошла на поводу у людей… Теперь ее с соседом объединяло не одно милование, а унижение и общий позор. Они убежали. Бросили нас и убежали…

Вскоре мне сообщили из города, — продолжала Зоя Алексеевна со страдальческим возбуждением, — что Лена лежала в больнице в очень тяжелом состоянии. После изнасилования ей пришлось сделать аборт, но он оказался неудачным, занесли какую-то инфекцию. Если вы имеете хоть малейшее представление о женских органах… Лене удалили матку… Она никогда не могла стать матерью… Я не отходила от нее, пока она полностью не оправилась. А потом она сказала, что очень любит меня, но будет лучше, чтобы мы не жили вместе во избежание сплетен. Моя дочь не была жестока, она думала прежде всего обо мне. Все это время мы писали друг другу письма, но она никогда не сообщала мне, что усыновила чужого ребенка. Вы действительно ищете Сашу?

— А почему вас это интересует?

— Потому что… Потому что я хочу хоть один раз взглянуть на того, кто заменил Лене сына… кого она так любила…

Зоя Алексеевна разрыдалась. Раскаяние наступало слишком поздно.

Влажный осенний воздух был наполнен ароматом преющих листьев и дождя. Но, вдохнув глубже, я почувствовал, как ноздри защекотало от другого неприятного удушливого запаха — запаха тлеющей материи. Я огляделся по сторонам: костров поблизости не жгли, деревня будто вымерла. Где-то далеко заунывно промычала корова да лениво гавкнула собака. Интуиция вновь не подвела меня. Не прибегая к обманным маневрам, я напрямик, перескочив через покосившийся плетень, проследовал к дому Петра Евсеича Солонкова. Несмотря на мой отчаянный стук, никто не поспешил открывать. Не спасла даже подобная магическому «Сезам, откройся!» фраза «Самогон прибыл!». Ошибиться я не мог, гарью тянуло именно отсюда. Вторжение в чужое жилище я предпочел совершить со стороны сада, чтобы не оказаться замеченным с улицы случайным прохожим. Особо не церемонясь, я шарахнул по окну кирпичом, сбил осколки и, прикрываясь рукавом от густого едкого дыма, забрался в избу. Расположения комнат я не знал, но, к счастью, оказался в той, где состоялось мое знакомство с хозяином дома. Сделав пару шагов, я споткнулся о человеческое тело. Серая, разъедающая глаза пелена начинала рассасываться, и я признал в лежащем на полу человеке алкоголика и матерщинника Петра Евсеича. Бутыль самогона, точно огромный градусник, торчала у него под мышкой. Я настежь растворил окна и двери, приподнял обмякшего хозяина. Он еще дышал.

Поозиравшись по сторонам, я вскоре обнаружил источник дымовой завесы: валявшийся в углу тюфяк, на который нерадивый хозяин опрокинул банку с окурками. Петр Евсеич самостоятельно свесился через подоконник и, издавая жуткие звуки, облегчал желудок. В это время я выволок полусгоревший тюфяк во двор и швырнул его в бочку с водой. Пар с шипением устремился вверх.

Рвотно-харкательная эпопея протянулась с четверть часа и оказала вполне благотворное влияние на проспиртованный организм. Солонков-старший, заметно протрезвев, доковылял до стола и, заняв хозяйское место, обвел взглядом комнату. Глаза его были пусты и мутны, как немытые окна казенных заведений. Но что-то явно беспокоило Петра Евсеича, и он пытался это вспомнить. Ничуть не удивившись моему присутствию, он произнес хриплым голосом:

— Сына любимого, единственного убили, а мне и помянуть нечем. Ух, б…!

С видом благодетеля я протянул ему бутыль с остатками ядовито-зеленого пойла.

— Добр человек, — сипло поблагодарил хозяин. — Знает, чем помочь отцу скорбящему. Не то что эти… — Он привел свое коронное ругательство.

Руки Петра Евсеича ходили ходуном. Стакана не нашлось. С грехом пополам приладив трясущееся горлышко к беззубому рту, бородач произвел комплекс глотательных упражнений. Вокруг засмердело сивухой.