Сад чародея - читать онлайн книгу. Автор: Геза Чат cтр.№ 26

С какого-то из соседских дворов послышался свист. Пес вскочил на ноги и бросился бежать, только у ворот оглянулся на старика, и скрылся из виду.

Дом, из которого свистели, оказался домом ростовщика. Старик изо дня в день расхаживал вдоль его забора и ждал черного пса. Он доставал из кармана кости и мясо, чтобы отдать их животному, и потом оставался еще посидеть — и был счастлив, глядя на радость пса. Только одно не нравилось старику — когда собака кашляла и чесалась.

— И он заболевает, — думал старик и все сильнее привязывался к животному. Постоянно носил ему свежую воду из колодца. Так продолжалось до осени. Семья ростовщика с неприязнью смотрела на старика за то, что он все крутился около их дома, но он по-прежнему возвращался каждый день. Точнее сказать, все свое время проводил там. Увести же пса он не смел, потому что ростовщик предупредил его однажды:

— Это мой пес, старый, слышишь?

— Слышу, слышу, — бормотал на это старик, — но ведь и мой сын…

4.

И заболел черный пес, беспрерывно теперь кашлял. Что-то грызло его изнутри. Животное слабо скулило и ело траву. Старик безуспешно пытался успокоить пса, помочь ему, но тот отказывался есть и не мог усидеть на месте и пары минут. Глаза его блестели все воспаленнее. Совсем так же, как у больного юноши. Ночами пес иногда громко и отчаянно выл.

Однажды ночью прокрался старик к дому ростовщика — пес посреди двора грыз землю, и лунный свет отражался от его черной шерсти. Ростовщик был здесь же, с ружьем.

— Застрелить его надо, — сказал он жене, смотревшей во двор из окна. Сказал, и пошел исполнять. Старику стало трудно дышать. У пса был взгляд совсем, как у его умиравшего сына. Громыхнуло ружье, и из пасти животного пошла кровь. Тело пса растянулось на земле.

Старик поспешил прочь, и седые волосы разметались у него на голове. Тень, как ужас, преследовала его по стенам домов и проселочной дороге. Заметив это, он бросился бежать еще быстрее. Белая рубашка и штаны на старике раздувались на ветру. Добежав до могилы сына на кладбище, старик так и рухнул у нее.

5.

На другой день утром дотащился он до дома. Две пары глаз, не мигая, повсюду следили за ним, и видел старик заливающую их кровь и мертвенно-бледную пустоту. В ушах у него звенел кашель и ружейный выстрел. Старик отыскал в своем доме топор.

6.

Дождавшись, когда стемнеет, он пробрался к дому ростовщика, как пробираются убийцы. Голова его не переставала кружиться, мысли свистели, как огненные пули.

— Мой сын! — воскликнул он и замахнулся топором на ростовщика. Череп треснул с одного удара.

* * *

Ростовщика хоронили на следующий день. Старика увезли в сумасшедший дом — там он через месяц скончался.

Кофейню, при которой я ютился, посещали в основном люди из богемы, бесталанные, циничные, исчерпавшие запас своей фантазии, но все еще добросердечные. Все мы почти не работали, но при этом часто спорили о планах на будущее. Что сделаем, если вдруг будет много денег, и все в таком духе. За обсуждением распивался черный кофе, потом бренди, потом снова кофе. Выкуривались сигареты, и все начинали чесать языками, обсуждая писателей и художников, каких только знали, вяло и безыскусно пытаясь убедить друг друга в чем-то, но убеждения эти ни на кого не действовали.

Даже если кто-то и пытался иногда работать, остальные обступали его, осыпая советами, и работа стопорилась. В итоге все превращалось в долгий спор деятелей искусства, который через какое-то время наскучивал всем.

В этой неприхотливой праздной компании была традиция — и, пожалуй, единственная радость — рассказывать друг другу разные истории. Представить только, как художники ломали головы над тем, чтобы изложить события, совсем как писатели. Невозможно было догадаться, кто здесь говорит правду. С началом рассказа мы все со вниманием поднимали головы на рассказчика, опустошая тем временем наши бокалы с коньяком.

* * *

Вот как однажды началась одна из таких историй:

_____________

Лет мне тогда было около десяти.

Сидели мы как-то после обеда в столовой. Отец мой читал, мама усердно шила, младшие братья играли в одном из углов, согнувшись над чем-то, сестра наблюдала за ними, иногда присоединяясь к их игре. Вся комната была освещена мягким светом лампы. Я рисовал, сидя за столом.

Иногда я смотрел на отца — на его лоб, на котором лежала широкая полоса сероватой тени, на его руки, на трубку, из которой шел сизый, приятно пахнущий дымок, расплывавшийся по комнате и окутывавший всех нас. Иногда я подолгу наблюдал за матерью. В моей душе одним большим воспоминанием остались все цвета, звуки и движения того вечера. Волосы мамы были просто зачесаны, с прямым пробором посередине. На шее тонкая серебряная цепочка, на фоне темно-синей одежды четко выделялось ее бледное, внимательное, искреннее лицо, тонкие рабочие пальцы и сорочка, которую она шила.

И все было вокруг меня так хорошо, так приятно, что захотелось мне вдруг, чтобы всегда все было именно так, и тут же пришло в голову, что это невозможно. Эта последняя мысль спугнула мой спокойный, радостный настрой. Я достал книгу и начал ее читать.

А лампа продолжала так же мягко светить, и так было хорошо…

И я весь купался в этих сладостных ощущениях. Тихо тикали часы. Мои братья иногда выкрикивали что-то в запале игры, но и это не нарушало спокойствия в залитой светом лампы комнате. И я, если подумать, тогда больше любил эту керосиновую лампу, чем солнечный свет, а комнату — больше, чем лес, луг или наш двор.

Читать я читал, а в то же время думал, как бы сохранить радость каждой проходящей минуты. В голову мне пришла внезапная, яркая мысль, которая захватила собой все мое сознание, и которую я захотел сказать маме — прямо в тот момент. Я поднял взгляд — отец о чем-то с ней разговаривал… Я все с нетерпением ждал, когда он закончит… когда я, наконец, смогу сказать…

Они все не заканчивали свою беседу, и я старался не прислушиваться к ним, чтобы не забыть, что хочу сказать. Но свет лампы и тиканье часов в комнате словно убаюкивали меня своим спокойствием. — Мама! — хотел воскликнуть я, но тут понял, что забыл, о чем хотел сказать.

— Эхе-хе. — пробормотал я, поднимаясь со стула. — Что бы это могло быть, что же? — Но я не мог вспомнить, слоняясь туда-сюда из угла в угол между парящих облаков табачного дыма, нарушая тишину комнаты. Мои братья радостно шушукались за своей игрой. Меня прошиб холодный пот, когда я понял, что не могу вспомнить, о чем хотел сказать. — Лампа освещала комнату с уже ненавистной мне леностью, воздух в комнате душил меня. Мои уши горели, а лоб покрылся испариной, колени подгибались — и я все еще не мог вспомнить. В голове словно… открылась зияющая пустота…

Вечер был испорчен. Меня глодало отчаянье, но я все еще пытался собраться с мыслями. Напрасно!