Всеволод усмехнулся. Рвение Нины его защищать умиляло.
«Что ты молчишь? – тут же появилось сообщение от Нины. – Ответь им!»
Всеволод отправил планшет в сон и устало опустил голову на ладони. Почему их всех так это волнует? Не все ли равно? Почему не хотят подождать? Есть дела, которые нужно решать сразу. Но не все же! Чтобы понять, кто виноват, должно пройти время. На ситуацию необходимо посмотреть со стороны. Так всегда бывает после неожиданного разрешения матча. Собираются игроки и анализируют… О чем он? Кому здесь думать?
Он откинулся в кресле.
За окном темно. Теперь это не кажется пугающим или тревожным. Темнота была благостной.
На следующий день Всеволода в школу не отпустили. Мать настаивала на походе в травмпункт.
– Надо зафиксировать ушибы! – категорично сжимала она кулачки.
– Из травмпункта информацию передадут в полицию. – Идти Всеволод никуда не хотел.
– И правильно! Пускай передают! Или ты хочешь, чтобы тебя каждый раз били по голове? Вот они – современные друзья. Все исподтишка, все из-за угла. Ничего не делают своими руками. Все норовят в спину ударить.
– Мама, с чего ты взяла, что это Лелик? Что за дикая мысль? Он из дома-то не выходил. Я говорил только с его отцом.
– Да! Но ты предупредил, что идешь к нему! Он успел подготовиться!
– Возвел баррикады и построил дамбы. – Все это было настолько смешно, что комментарии рождались непроизвольно. – Мама! Прекрати! Все произошло случайно. Они просто сидели там, а я прошел мимо.
Мать бросила полотенце на стол и обиженно уставилась в окно. На улице падал снег. Всеволод посмотрел на дно чашки. Там носились взбаламученные чаинки, лениво таяли крупинки сахара, оставляя после себя желейный шлейф.
– Я тебя не понимаю, – глухо заговорила мать. – Кому и что ты хочешь доказать? Тебе жалко Лелика? Сам говорил, что он нарушил договор и собирался идти к завучу.
– Мама! Я вообще об этом уже не думаю. – Чая не хотелось. Чаинки рождали неприятное чувство. – Я думаю, что надо позвонить Кадиму Алиевичу и попросить поменять расписание музыкальных занятий. Несколько дней я не смогу играть.
– Тогда поезжай к отцу. Пускай тебя посмотрят его светила.
– И к отцу я не поеду.
– Почему?
– Потому что я хочу в Камбоджу, на праздник поворота рек.
Мать взмахнула рукой, забыв, что полотенце она уже бросила.
Миловидная девушка старательно супила бровки и поджимала губы. Волосы у нее были собраны в очень тугой пучок, особо морщиться такая прическа ей не позволяла. Но по роли она была следователем, поэтому должна была изображать серьезность.
«Неужели вы не заметили, что в семье у вас не все ладно?» – сурово спрашивала она пожилого дядьку, неубедительно изображавшего равнодушие.
«Почему? У нас все в семье было хорошо», – лениво тянул дядька, как будто ему было неохота играть свою скучную роль.
Сидели они на уличной лавочке, звукооператор щедро наградил картинку звуками – шумом машин, цоканьем каблучков, детскими криками, но в кадре всего этого не было – ни машин, ни людей. Только эти двое.
«И вы разве не замечали, что Ксюша была несчастна?» – тянула свое следователь, в конце каждого слова решительно кивая.
Всеволод тяжело вздохнул, удобней устраиваясь на диване. Мать покосилась на него, но ничего не сказала.
«Почему несчастна? С чего вы взяли?» – оживился дядька, выпадая из роли задумчивого меланхолика.
– Действительно! – подпрыгнул на своем месте Всеволод.
«Нормальная жизнь. Жена занимается хозяйством, муж зарабатывает деньги».
«Жена, – осуждающим тоном произнесла девушка. – Но Ксюша ваша дочь».
– Вот ведь незадача какая! – хохотнул Всеволод.
– Лодя! – оторвалась от экрана мама.
«Что же поделать, если мать тяжело болеет? Вероника еще маленькая, ей в школе учиться, хозяйством некогда заниматься, – мужчина поскучнел. – Я из семьи военных. У нас всегда было принято, что хозяйством занимаются женщины. Кем бы они ни были».
Девушка, то ли забыв свои слова, то ли вдруг вслушавшись в то, что говорит мужчина, распахнула глаза.
Кадр сменился, показав квартиру незадачливого папаши, стругающую у стола огурцы Ксюшу, прыгающую с дневником малолетнюю Веронику. Сам военный сидел за пустым столом и щелкал кнопками пульта. Методично так щелкал, не задерживаясь ни на секунду.
«Ксюша! Укол!» – позвали из-за кадра.
Ксюша бросила нож и, снеся на своем пути малолетнюю сестру, помчалась из кухни.
– Спорим, у нее сейчас что-нибудь либо пригорит, либо убежит.
«Ксюша! У тебя что-то убегает!» – крикнул военный, сосредоточенно глядя в телевизор.
Ксюша нарисовалась в кухне, споткнулась о сестру и зависла, глядя на кастрюлю.
– Они ее забыли на плиту поставить, – хохотнул Всеволод. – Видишь? Стоит на белой подставке!
На экран вернулась улица, лавочка, серьезная девушка, вновь собравшая лицо в морщинки, грустный военный. Он уныло принялся объяснять, что жизнь бывает разная, а у Ксюши так вообще была невероятно счастливая. Перед смертью замуж вышла.
– Кто же у них теперь будет хозяйством заниматься? – вздохнул Всеволод, силясь спрятать улыбку. – Бедный.
– Прекрати! – вспылила мама. – Что ты здесь лежишь? Иди отсюда. Не мешай смотреть!
– Я тоже смотрю! – повернулся Всеволод. – Познаю жизнь.
– Какую жизнь? Сидишь ворчишь.
– Какая есть, такая и жизнь. А на меня вообще кричать нельзя. Могут начаться головокружения и обмороки. Это чревато нехорошими последствиями.
– Болтун!
В кадре появились двое мужиков. Через слово мелькало имя Ксюши.
– Вот, пропустила все, – расстроилась мама.
– Давай я тебе лучше расскажу, кто преступник.
– Ты мне еще будешь удовольствие портить! Весь в отца!
– Неплохое сравнение.
Реклама взорвалась громкой песней. И вместе с ней брякнул звонок в дверь.
– А телефона у нас теперь нет, чтобы предупредить о своем приходе? – выплеснула свое недовольство на еще неизвестного гостя мама и ушла в коридор.
– Телефона у нас как раз и нет, – сам себе сказал Всеволод.
Щелканье замков, грустный вздох двери, еле слышное бормотание.
– Нет! – строго произнесла мама.
Бормотание.
– Я сказала – нет! И не проси!
Бормотание.
Всеволод спустил ноги с дивана. Разноцветные драже разбежались по экрану. Значит, надо идти.