Кольцо "принцессы" - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Алексеев cтр.№ 36

С нынешней техникой и не такое возможно. Велика ли одноглазая «принцесса»? А самолет делает призраком…

Этот швейцарский уголок несомненно западня, и стелят мягко, ненавязчивый сервис: вчера в холодильник заглянул и чуть с ума не сошел, набор продуктов, согласно его вкусам – от морской капусты, всегда желаемой из-за недостатка йода, до красной рыбы в луковом соусе и шотландского виски, которое он любил, несмотря на свою патриотичность. И ладно бы все эти магазинные продукты, не сложно и угадать, что едят вечно голодные пилоты, когда есть возможность. Но домашний сыр с острым перцем, несомненно сделанный матушкой, еще вчера насторожил его и не позволил немедленно устроить дармовое пиршество.

Тогда он подумал об этом видимом изобилии как о призраке: то, чего хочется…

И все-таки ловцы «принцессы» сильно просчитались, воспринимая пилота полуголодной армии, как некоего раба собственных желаний и устремлений, не знающего удержу перед дармовщиной, перед брюхом своим и несущего вечный крест душевной доверчивости и наивности. Их обманывало общеупотребимое и ложное представление, будто русского человека вообще очень легко расслабить сытой и вольготной жизнью, возбуждающей лень, как национальную черту характера, некими странностями и чудесами, на которые будто бы падок он от любопытства и мечтательности. Шабанова все эти подставки лишь настораживали, заставляли быть осмотрительным и внутренне просчитывать каждый шаг. Эту завуалированную хитрость и сметливость Герман считал наследственной, как ни странно, доставшейся от отца; он же в свою очередь получил ее от матери, от бабушки Шабанихи.

Дело в том, что когда начался дележ или, точнее, растащиловка государственной собственности, Шабанов написал письмо родителям, чтобы они хотя бы земли прирезали к усадьбе несколько соток и больше не сажали картошку в поле. Закодированный от пьянства и уже сокращенный из школы (перестали учить труду), как всегда батя расценил все по-своему, послушал радио, поглядел телевизор и внес в предложения сына свои неожиданные коррективы. Установив в семье жесткий временный диктат, он увел, унес и увез из дома все, что можно продать, изъял все сбережения и стал втихую скупать акции только что приватизированного и умирающего маслозавода в районном центре. Безработные маслоделы не знали, куда девать полученные бумажки, и отдавали их по дешевке, хотя бы на хлеб получить. Отца местные власти не воспринимали серьезно, особенно после эпопеи с махолетом, и, когда затеявший эту приватизацию председатель исполкома по фамилии Сальц, собрал акционеров маслозавода, чтоб прибрать его к рукам и «спасти» от краха, выяснилось, что владелец завода теперь бывший учитель труда Шабанов, которого тут же и избрали генеральным директором.

Отца вначале предупредили, чтобы не валял дурака, потом припугнули, не зная, что это пойдет лишь во вред, и, наконец, начали бесконечную судебную тяжбу. Батя тогда не знал, что вся собственность давно поделена между такими совпартработниками от районного до российского масштаба и что они не мытьем, так катаньем будут рвать свое из горла. Родня пыталась остановить его, чтоб не лез против власти, не тягался с Сальцом, к которому масло обязательно прилипнет, и завод отнимут – отец уже раскрутил маховик собственной упрямости и готов был взлететь.

Как отнимали завод – отдельная история, но по району об изобретательности и изворотливости отца теперь рассказывали легенды. И будто этот Сальц до сих пор ходит и говорит:

– Я прощаю, что обманул меня, бывшего секретаря райкома. Прощаю, что провел меня, как бывшего прокурора. Но вы думаете, я прощу его, как настоящий еврей?

И Герман чувствовал в себе эту тайную, скрытую отцовскую жилку. Когда против него действовали открыто враждебно, он мог и подраться, и с гусарской бравадой пилотку бросить в морду, но если коварно и тихо припирали к стенке, он ощущал, как в нем пробуждается змейство и откуда-то берется мстительная страсть отплатить врагу его же оружием, но более изощренным.

Дом горнолыжника, начиненный всеми благами и хитростями, сейчас вызывал именно такое желание.

«Вам надо, чтоб я свихнулся – пожалуйста, прикинусь дураком, – мысленно сказал Шабанов. – Чтоб отлеживался в вашем доме и жрал любимые продукты – да ради бога. Хотите увидеть доверчивого простака, наивного пацана, которого можно купить ностальгическим запахом земляничного мыла – сколько угодно!»

Слух действительно немного приоткрылся вместе с головной болью: вчера слышал лишь выстрелы и грохот камней под днищем, сегодня стал различать шум реки и даже отдаленный крик чаек.

Он скатил генератор в воду и поковылял на базу. С этими мудрецами еще можно потягаться, главное, чтоб врасплох не захватили, а вот с пятнистыми ребятами в горах будет сложно, на таких ногах даже с «Вирой» далеко не удерешь, и, если рванешь при них колечко, не пощадят… Открывая дверь, Герман ощутил, как в лицо пахнуло теплом и совершенно отчетливым запахом хорошо зажаренного мяса с луком – нормальный и желанный запах ожившего дома…

И мгновением позже, перенося ногу через порог, увидел возле плиты Агнессу. Она кухарила, как у себя дома, невозмутимо и с проворностью заправской хозяйки одновременно делала сразу несколько дел – посматривала в духовой шкаф, что-то искала в открытом шкафу и рядом стояла еще плошка с теркой и очищенной морковью.

– Вот так встреча! – нарочито весело сказал Шабанов. – Здравствуй, Ганя.

Она улыбнулась, что-то обронила, глянув мельком, словно расстались пять минут назад, – Герман не расслышал.

– Говори громче! Я старый глухой человек!

Это ее рассмешило, и все-таки она приподнялась на цыпочки и прокричала в подставленное здоровое ухо:

– Садись за стол, сейчас будет готово! – и опять засмеялась. – Твое любимое блюдо, мясо по-французски!

Ему действительно нравилось приготовленное по такому рецепту мясо, но ел он его раза два-три, на свадьбах и праздниках у друзей, и чтоб отнести к любимым блюдам, по крайней мере, надо было есть его почаще. Вот жареная с чесноком картошка, это да… Но дареному коню в зубы не глядят. Коль ей так хочется – пожалуйста…

– Обожаю! – воскликнул он, отметив, что Агнесса на сей раз явилась без восточного наряда – в ярко-желтом, шуршащем комбинезоне, а волосы связаны в легкомысленный пучок. И лицо наконец-то рассмотрел – слегка удлиненное, с высоко поднятыми, выгнутыми бровями и чуть великоватым, но типично греческим носом. Во всем облике ее проглядывало благородство, и она потянула бы, пожалуй, на светскую львицу, однако все портила простота и детскость выражения ее лица. Она гримасничала, сопровождая всякое свое действие, будто подчеркивая его чувственной мимикой: так обычно ведут себя девочки-подростки, еще не вертевшиеся у зеркала и не испробовавшие материнских украшений и нарядов. Или психически больные в Белых Столбах, куда однажды пришлось отвозить зама по тылу с белой горячкой.

А на вид – лет двадцать, не меньше…

Она открыла духовку и выхватила оттуда противень со скворчащим мясом. «И когда успела прожарить его? Отсутствовал я всего-то четверть часа…»