Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек - читать онлайн книгу. Автор: Эдмунд Криспин cтр.№ 36

День был пасмурный, но Найджел, выглянув из окна своего «пизанского баптистерия», ощутил прилив радостного настроения. Это та самая стадия, сказал он себе, когда резкое, ужасное осознание события может внезапно перерасти в охватывающую тебя лихорадку; по счастью, с ним не происходит ничего подобного; наоборот, полнейшая незначительность этого события совершенно очевидна и вызывает заметное душевное облегчение. Он внимательно следил за небольшим ручейком воды, который, с нарастающей силой стекая с этажа на этаж по фасаду здания, низвергнулся на зонтик Королевского профессора математики [113] , как раз в этот момент проходившего внизу. Укрепившись духом от этого отрадного зрелища, он отошел от окна, умылся, побрился, оделся и спустился к завтраку.

– Убийство! – назидательно сказал Николас Барклай, обращаясь к Шейле Макгоу, с которой завтракал. – Эффективно, несомненно, – и эффект незамедлительный! – но в корне неудовлетворительно. – Он сопроводил свои слова выразительным жестом, уронив при этом каплю лимонного джема в соль. – Подумай только, сколь несравнимо прекрасней было бы бичевание кнутом и волочение за телегой! Убийство так кратковременно – никакого удовольствия на потом не остается; это все равно что выпить залпом хорошее вино вместо того, чтобы потягивать его потихоньку. Кроме того, подумай над проблемой сообразности наказания проступку. Поистине достойны восхищения в этом отношении Средние века! Ведьмина уздечка, позорный стул, балахон пьяницы, колодки, пояс целомудрия – все сконструировано по самым грубым, но эффективным стандартам воздаяния за каждую слабость, свойственную человеческой природе. Я содрогаюсь от радости, как говорил Рюйсбрук [114] , когда представляю, как много из них можно было применить в случае Изольды. Убийство так абстрактно и бесстрастно, – с сожалением произнес он, – и совершенно лишено поэтического элемента выбора, честно говоря, я не уверен, что временами оно не является проявлением унылого отсутствия вкуса. – Он откусил кусочек тоста и, задумчиво рассмотрев остаток, положил его обратно на тарелку.

– Можно спросить, – поинтересовалась Шейла, – не выдумал ли ты эти аргументы с целью убедить полицию, что не убивал эту девицу? Если это так, боюсь, у тебя ничего не получится.

– Моя дорогая Шейла, у меня не было мотива для убийства Изольды. Правда, я наврал полиции прошлой ночью насчет того, уходили ли мы с Дональдом из той комнаты, правда и то, что, думаю, Фен заметил это – черт бы его побрал. Но даже если это выйдет наружу, не вижу повода для страха. А теперь насчет тебя…

Шейла бросила на него быстрый взгляд.

– Какой же, по-твоему, мотив у меня?

– Месть, дорогая моя, – театрально произнес Николас. – Я рассказал им о ваших маленьких стычках. Надеюсь, ты не против?

К его разочарованию, Шейла приняла разоблачение без возмущения.

– Нет, – медленно сказала она после паузы, – я не возражаю. Они бы так или иначе скоро об этом узнали. Они собираются допросить меня?

– Несомненно. Но это безопасно: у них нет ни малейшего представления, что надо делать. – Последовала еще одна пауза. – Полагаю, – задумчиво добавил Николас, – мне стоит нынче утром сходить на репетицию: интересно, как все примут эту новость.

* * *

Джин Уайтлегг проснулась, осторожно открыв один глаз, чтобы впустить впечатления нового дня в своей маленькой, обставленной шаткой современной мебелью комнатке в колледже, служившей одновременно спальней и гостиной, и некоторое время смотрела на каминную полку, уставленную небольшими фарфоровыми собачками и всевозможными деревянными зверушками, на окно, по которому струился дождь, превращая верхушки деревьев и красную кирпичную стену внизу в зыбкие фантастические образы, на гардероб, где она хранила скромную коллекцию своих нарядов, на портативный патефон с пластинками квартетов Бетховена, наваленными вокруг, на дешевые неряшливые репродукции Гогена на стенах, на книжный шкаф с продолговатыми тонкими томиками современной поэзии, с книгами по балету и театру, с пьесами Стриндберга, Одена, Эллиота, Брайди, Кокто [115] , и на самом почетном месте на верхней полке, в одинаковых строгих черных переплетах – зачитанной подборкой произведений Роберта Уорнера. Ее взгляд на некоторое время задержался на них, задумчивый, сомневающийся; фразы из его пьес внезапно возникли в мозгу, персонажи заявили о себе помимо ее воли, множество невнятных, удивительных, неожиданных реплик, произносимых героями «под занавес», всплыло в ее памяти. Она села в постели, медленно поправила бретельку, упавшую с плеча, взглянула на часы и, обнаружив, что уже слишком поздно идти на завтрак, спустила стройные ноги с кровати, встала и начала внимательно разглядывать себя в большом во весь рост зеркале, вделанном во внутреннюю дверцу гардероба; что ж, она куда привлекательнее Изольды… Опомнившись, она попыталась мобилизовать все свои смутные и разрозненные знания об уголовном праве.

Раздался стук в дверь; то, что это был просто условный сигнал, возвещавший о появлении гостьи, подтвердилось стремительностью, с которой тотчас же вслед за ним в комнату вошла сама постучавшая. Это была Эстель Брайэнт, одна из самых богатых студенток, накрашенная и благоухающая духами «Шанель», элегантно и изысканно одетая, в отличие от большинства ей подобных, предпочитающих ботинки без каблуков и невыразительные твидовые юбки с блузками. Она плюхнулась на краешек постели в состоянии крайнего возбуждения.

– Дорогая, – сказала она, – ты слышала про Изольду?

Джин некоторое время молча смотрела на нее. Затем спросила:

– Про Изольду? Что именно?

– Убита, детка: «не в срок, без покаянья и причастья» [116] , с дыркой от пули посреди лба. Вашей компашке в театре придется поискать новую молодую героиню. Если бы не бесконечная притягательность среднеанглийского, я бы подала заявление на эту должность. – Она лежала, опершись на локоть, и чтобы зажечь, наконец, сигарету, ей пришлось изловчиться.

– Где, Эстель? И когда? – спросила Джин. В ее голосе, как ни странно, не было ни тени любопытства.

– В Китсе [117] , и не где-нибудь, а в спальне твоего разлюбезного Дональда. О, боже, я не должна была этого говорить, правда? Вышло плохо.