Политическая история Первой мировой - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кремлев cтр.№ 17

По крайней мере – на русском Востоке.

В СВОЕЙ практической внешней политике Бисмарк далеко не всегда был последовательным проводником собственных же принципов. Что ж, умному государственному деятелю его принципы не должны мешать поступать реалистически, с учётом конкретной обстановки. И поэтому Бисмарк порой жестоко конфликтовал с нами, но не это определяло его генеральную линию – линию на лояльность к России.

Русский мыслитель Николай Яковлевич Данилевский хорошо написал в своём труде «Россия и Европа» о вечной вражде к нам Англии, о вечной готовности Франции встать рядом с Альбионом против российских интересов. Что же касается Пруссии, то Данилевский высказывался однозначно: «Задача этого государства, столь блистательно им начатая ещё во времена Великого Фридриха, столь блистательно им продолженная под руководством Бисмарка, но далеко ещё не оконченная, заключается, бесспорно, в объединении Германии, в доставлении немецкому народу политической цельности и единства. Цель эта недостижима без помощи и содействия России».

В общем-то, так считал и Бисмарк. Когда ему сообщили, что принц Вильгельм (будущий император) хочет выучиться русскому языку, канцлер буркнул: «Это самое лучшее, что он может сделать». Однако Бисмарку же принадлежат следующие слова: «Есть одно благо для Германии, которое даже бездарность германских дипломатов не сможет разрушить, – это англо-русское соперничество». Не самая лояльная к России мысль Бисмарка, но тут уж что есть, то есть.

К тому же верхушка российского общества не очень-то приветствовала и поощряла усиление Германии… И что там недалёкие царедворцы – на германское возрождение с опаской поглядывал даже такой тонкий аналитик, как Фёдор Иванович Тютчев.

Люди практического дела смотрели на многие вещи спокойнее… Так, в 70-е годы XIX века фирма Круппа, получив от прусского правительства заказ на орудия крупного калибра, столкнулась с большими трудностями. Справиться с ними помогли русские учёные-артиллеристы – специалисты по баллистике и порохам. А опытные стрельбы Крупп проводил на Охтенском полигоне… Ведь и самóй России такой опыт был нелишним.

Увы, от подобных доверительных отношений с немцами мы постепенно уходили в мутное, туманное будущее… В том числе и поэтому от линии Бисмарка под конец XIX века всё чаще отходила Германия. Вильгельм II, несмотря на былые уроки русского языка и предостережения Бисмарка, назначил канцлером генерала Георга-Лео фон Каприви де Капрера ди Монтекукули.

И генерал попытался договориться с Англией против возникающего франко-русского блока. Советская «История дипломатии» считает, что это Каприви порвал «перестраховочный» договор с Россией, чем и толкнул-де её на союз с Францией. Но Каприви был канцлером три года – с 1891-го по 1894-й, а дрейф Второго и Третьего Александров в сторону Франции начался гораздо раньше. Уже в 1888 году Россия «заглотила» первый французский заём, так что события оказались переставленными по времени: Каприви потому и мог вбивать клин между Рейхом и Россией, что этому близоруко помогал сам царизм.

Впрочем, не только царизм…

Одна интересная деталь высвечивает этот период очень характерно. Николай Карлович Гирс происхождения был шведского, а душу имел русскую. К началу девяностых годов ему исполнилось семьдесят лет, и почти десять лет он сидел в кресле министра иностранных дел России. Он был умен, опытен и потому выступал за осторожное сближение с Германией. «Даже видимость того, что Россия ищет дружбы Франции, скорее ослабит, чем укрепит наши позиции», – резонно считал Гирс.

Был он, впрочем, также и чиновно послушен, и поэтому ему пришлось вскоре заключить франко-русский пакт, как того требовали Александр III и российская (хотя далеко не русская) биржа.

Заключить вот в какой обстановке…

Практически весь мировой Капитал боялся прочного русско-германского союза, боялся, пожалуй, больше, чем чего-либо другого. Такой союз делал невозможной большую континентальную войну в Европе, мог сорвать множество замыслов. Противостоять же военной силой такому союзу было бы очень сложно. Англия и США не имели сухопутных армий, а Франция…

Вот Франция-то, как наиболее обеспокоенная сторона, и ринулась обрабатывать Россию в пользу заключения прямого военного союза с ней. Естественно, против Германии.

Даже тугодум Александр III заколебался. Позиция же Гирса была отрицательной. Судьбы многих будущих прибылей повисли в сером воздухе петербургского мая 1891 года. А Франция всё настоятельнее хотела быть уже не только ростовщиком для России, но и её старшим воинским начальником.

В качестве кредитора французские Ротшильды обещали устроить России очередной заём. Через русских евреев они финансировали почти всё железнодорожное строительство в стране и контролировали бóльшую часть банковской системы. И вдруг… Вдруг Альфонс Ротшильд заявил, что он-де с радостью разместил бы в Европе заём российского правительства, но «не сможет этого сделать, пока в России не прекратятся преследования несчастных евреев». Если учесть, что в Петербурге на одного банкира-русского приходилось четыре банкира-соплеменника Альфонса, то претензия была «обоснованной», что и говорить.

В то же время российские друзья парижского шантажиста обрабатывали царя и намекали: вот, мол, если бы Россия стала прямым союзником Франции, то для союзника в вопросе о займе могло бы быть и послабление.

Александр всё же колебался, а Гирс был твёрд в своём отрицании разумности такого шага.

Тогда Ротшильд расторг договор с царем о займе, и…

И уже в июле 1891 года бородатый самодержец, сняв фуражку (чтобы не отдавать честь), слушал «Марсельезу». А французская эскадра, приглашённая с «визитом дружбы», швартовалась под звуки революционного гимна у фортов монархического Кронштадта.

Пятьдесят девочек поднесли морякам-французам под командой адмирала Жерве букеты цветов. Идиотствующая российская публика восторженно орала: «Vive la France!».

В результате кредиты были получены, летом 1892 года в Петербурге прошло первое совещание начальников русского и французского генштабов, а в октябре 1893 года русская эскадра прибыла с ответным визитом в Тулон. Теперь уже французская публика облегчённо ревела: «Vive la Russie!», а один из русских (русских ли, правда?) корреспондентов сообщал в свою газету: «Я в каком-то чаду. Где я? Что такое случилось? Какая волшебная струя соединила всё это в одно чувство, в один разум? Разве не чувствуется тут присутствие Бога любви и братства, присутствие чего-то высшего, идеального, сходящего на людей только в высокие минуты»…

Присутствие некоего бога здесь действительно имело место быть, но бога наживы и войны, что тогда было понятно лишь тем, кто всё это в видах будущей европейской бойни, переходящей в мировую, и затевал.

К началу 1894 года франко-русская военная конвенция была подписана и взаимно ратифицирована. Теперь, начав войну с Францией, Германия автоматически получала и войну с Россией.

Однако сломать в одночасье русско-германские отношения было нелегко. Достаточно сказать, что первый торговый договор между двумя монархиями был заключён лишь в конце XIX века. Ранее договора не было не потому, что не было торговли, а потому, что она шла «по-родственному». Уж очень сильными оказывались взаимные и династические, и экономические связи.