Когда первая волна злобы и раздражения императора несколько улеглась, он немного выкричался, перестал метаться по шатру и уселся, наконец, на свой походный трон, грозно насупив брови и меча злые искры из голубых очей, осторожно подал голос Варда Склир.
– Прикажешь обложить город, великий? – обратился он к императору.
– Нет, – мрачно молвил Цимисхес, сосредоточенно глядя перед собой. Император был явно встревожен, он-то видел, как вчера несколько раз был в двух шагах от поражения. «Если бы не мои катафракты, что железным тараном закованных в броню конских тел смяли фланг россов и мисян, когда те обратили в бегство моих пеших воинов, то… А теперь эта вражеская ночная вылазка, неожиданная и дерзкая, как короткий удар ромфея». От этого варварского неистовства веяло такой первобытной силой и дикостью, что неприятный озноб несколько раз пробежал по телу императора от макушки до пят. – Прежде всего мы должны подумать о собственной безопасности, – молвил наконец Иоанн. – Приказываю занять возвышенность, что на подходе к Дристеру, окопать её рвом, окружить валом, оградить щитами и быть всё время на страже. В дополнение к керкитам выделить конных воинов в ночные дозоры, которые будут, сменяя друг друга, объезжать лагерь на подступах всю ночь, до самого рассвета. Дождёмся подхода камнемётных машин и баллист и прибытия флота, чтобы прочно замкнуть осаду сразу как по суше, так и со стороны воды!
– Богоравный, – ещё осторожнее промолвил Варда Склир, который уже не раз видел россов в схватке и даже бегал от них, – а может, не стоит отсекать скифам все пути отступления, если мы крепко их придавим, оставшиеся пусть проваливают на своих кораблях. Это будет победа, потому что, окружённые со всех сторон, они будут биться до последнего, и мы потеряем много воинов, лучших воинов, как в Преславе… Ианнополе, когда мы зажали их в царском дворце.
– Нет, Варда, – решительно молвил император, – мне не нужна просто победа, мне нужна их гибель! Если они уйдут сегодня, то через год-два вернутся с ещё большим войском, с уграми, пачинакитами или ещё с кем-то, и тогда нам будет намного сложнее одолеть их. Нужно всё закончить сейчас, не глядя ни на какие жертвы! – заключил Цимисхес, всё так же вперив в пространство задумчивый взгляд.
Весь следующий день ромеи рыли ров вокруг большого холма, вынося землю на прилегающую к лагерю сторону, чтобы получилась высокая насыпь. Затем они воткнули в насыпь копья и повесили на них соединённые между собой щиты. Таким образом, лагерь был огражден рвом и валом, чтобы враги не могли проникнуть внутрь.
На следующий день Иоанн выстроил войско и двинул его к городской стене. Но попытки пробиться к воротам или влезть на стену оказались безуспешными.
Получив изрядную долю камней и стрел, армия императора откатилась в свой лагерь.
Глава 2
Младобор и Ярослав
В тревожный час выдалось засевать поле семейству Лемешей. Война уже, рекут, из болгарской столицы до Доростола докатилась, день тому, как ушёл из Переяславца однорукий воевода Зворыка со своими ратями. Случись чего, и защитить их, мирных огнищан, будет некому, но злаки-то сеять надо.
– Вот ты всё на войну рвёшься, Младобор, – ворчал старый Лемеш, – а ведь воинам хлеб нужен, а коннице корма опять же, так что мы с тобою тоже в сражении, сыне. А отсеемся, тогда… Гляди, наш Ярослав скачет, никак стряслось что?
– Деда, отец, мы коней с ребятами на водопой гоняли, так такое узрели, такое! – взволнованно зачастил спрыгнувший с солового жеребца Ярослав.
– Погоди, не трещи сорокой, – строго одёрнул внука Звенислав, присев на взгорбок у края поля и разминая дланями изувеченную в давних боях ногу. – Тебе уже пятнадцать, почитай, муж еси, а не малец несмышлёный, толком реки, чего видели?
– Там лодий много идёт воинских, и не наши совсем, я таких не видывал прежде, – насупившись на дедовы строгие слова, старался степенно речь ломающимся баском отрок.
– Откуда идут лодьи? – встревоженно спросил Младобор, и они с отцом понимающе переглянулись.
– С низовий на вёслах идут, – уже живее ответил Ярослав.
– Коня давай, Ярослав, борзо! – коротко повелел Младобор.
Он живо выпряг из сохи гнедого коня, помог отцу взобраться на него, а сам лихо взлетел на солового жеребца, и они поскакали к берегу.
– Греки, сыне, это их лодьи, дромонами зовутся, – почему-то тихо, будто громкая речь могла встревожить ворога, промолвил Звенислав. – Видать, решили не дать нашим в случае чего Дунаем уйти. Князя непременно упредить надо. Пожалуй, поскачу я, сыне, в Доростол, проберусь как-нибудь в град.
– Нет, с твоей ногой в такую даль… Я поскачу, дорогу знаю, мы прошлой осенью зерно туда возили, – решительно возразил Младобор, и отец с тоской почувствовал, что на сей раз не сможет его удержать уже никакими силами.
– Погоди, сыне, домой заскочи, седло моё боевое возьми, оно в дальней дороге удобное, еды пусть мать соберёт. И ещё… меч Вышеслава, брата старшего, возьми, мало ли что случится в пути. Матери скажи, я разрешил! – хрипло, едва сдерживая из последних сил твёрдость в голосе, проговорил бывший старший конюший князя Святослава. Они обнялись крепко, и Младобор тронул нетерпеливого жеребца. Отец отвернулся к реке, чтобы сын не видел покатившихся из глаз слёз, и тут же крикнул: – Погоди! Передай князю, среди греческих кораблей есть особые, что мечут огонь, у них спереди и сзади трубы медные. Я такие в Фанагории видывал, обязательно упреди о том Святослава!
Младобор давно ускакал прочь, а мстительная память всё показывала Звениславу перед внутренним взором, как пришла весть о гибели Овсенислава, как умирал на его отцовских руках в степи Вышеслав и как он, чтоб прекратить страдания сына, собственными руками послал в дорогое сердце остриё поданного Издебой меча… Будто вражеские клинки кромсали зарубцевавшиеся раны на сердце старого воина, и боль сия, и тревога за младшего выжимали из очей горькие слёзы. Но потом дед вспомнил за внука, утёр крепкой дланью лицо и погнал коня к недосеянному полю.
Младобор прискакал на свой широкий двор, его десница привычно накинула повод на нижнюю ветку груши. Взволнованный и решительный, Лемеш тут же устремился в жилище. Меч брата и отцовское походное седло уже лежали на траве подле коня, то и дело нетерпеливо натягивавшего повод, когда мать, возвращаясь с обеденной дойки, узрела приготовления сына. Тихо охнув и опустив подойник с молоком, она бессильно присела на колоду. Втайне она давно ждала этого мгновения и боялась его.
– Сынок, погоди, куда же ты, ведь отец… – растерянно пролепетала она.
– Отец меня сам посылает к князю с вестью важной. – Увидев, что мать побледнела и не может встать от накатившей на неё слабости, Младобор подошёл к ней, заботливо приподнял и, подхватив подойник, повёл под навес с печью, где летом всегда готовили еду и обедали за грубым, наскоро сколоченным столом. – Не волнуйся, мамо, я только туда и обратно, упредить надо Святослава про корабли греческие, не печалься! Отец сам хотел ехать, да куда ему, увечному?