Или моя родная полиция, при всей готовности обменять
российского гражданина на десяток списанных портативных радиостанций, ещё не
научилась работать быстро?
Глубина-глубина… и бежать.
Я смотрю в нарисованные лица, на охранников с оружием. Нет
границ для охотников за чудом. Со всех концов Земли они нырнули в глубину —
чтобы вырвать, выдрать кусочек тайны — откуда бы ни принесла её судьба в наш
мир.
И меня охватывает ярость.
— Джордан… я даю вам десять секунд… — шепчу я. — Вам, всем.
Десять секунд, чтобы убраться.
— Опомнитесь, Леонид… — это Рейд.
— Стрелок, давайте пойдём на взаимные компромиссы… — это
Вилли.
— Твои силы тоже имеют предел… — Человек Без Лица.
Господи, да они же боятся! Боятся меня! Одного против всех,
затравленного, с древним компьютером за спиной и пустыми руками!
Почему?
— Не знаю, как ты держишься, — начинает Дибенко, — но…
— Пять секунд, — говорю я.
И охрана начинает стрелять. То ли без команды, то ли я её не
заметил…
Огонь и боль.
Всё, что было придумано за годы существования глубины, самое
проверенное и самое секретное — все по мою честь…
Я стою в огне, а на лицах вокруг — страх, и даже в сером
тумане Человека Без Лица — страх…
Почему я ещё здесь, почему остаюсь в виртуальности, а не
снимаю шлем перед серым дисплеем убитой машины?
Тянусь к охранникам — не руками, одним лишь взглядом. Тела
мнутся, как тряпичные куклы под каблуком, рассыпаются пеплом, исходят паром,
застывают, сворачиваются в точку, растворяются в воздухе. Словно взгляд
отражает всю пакость, что сыплется в мою сторону.
Пять секунд, отпущенных мной врагам истекают, и улица пуста.
Лишь полыхает мой дом и стоят рядом те, кто поджёг его…
— Лишь в глубине ты — бог, — говорит Человек Без Лица. Он не
угрожает, он напоминает…
— Разве? — я подхожу к ним ближе. — Рейд, сейчас компьютеры
налоговой полиции узнают, что ты присвоил пару миллионов… Урман! Вся информация
«Аль-Кабара» — в свободном доступе! Вилли! «Лабиринт» — мёртв! Уровни стёрты,
карты утрачены, монстры разбежались! Дима! Твои отпечатки пальцев — принадлежат
серийному убийце!
Даю им пару секунд, чтобы осмыслить, и добавляю:
— Минута… и станет так!
Не знаю, возможно ли это. Я не знаю своих сил. Даже не знаю,
откуда они появились.
Но они верят.
— Чего ты хочешь, дайвер? — кричит Урман. Рейд отталкивает
его, ревёт:
— Условия!
Может быть, я немножко угадал с налогами?
— Вы прекращаете охоту.
Перед ними — чудо. Но им есть, что терять.
Урман и Гильермо переглядываются, директор «Аль-Кабара»
кивает.
— Мы снимаем свои обвинения, Джордан, — говорит Вилли. — Не
стоит… привлекать «Интерпол».
Он едва уловимо кивает мне. Значит, пугали?
Ложь. Везде — ложь.
Краем глаза я вижу, как по улице приближаются люди. Простые
граждане Диптауна, теперь, когда оцепление повержено, они могут удовлетворить
любопытство.
Пускай смотрят.
Джордан берёт Дибенко за плечо, слегка встряхивает:
— Вы слышали? Операция прекращена! Всё! Отключайте свои
системы!
Значит, здание замораживал Дмитрий? У полиции силёнок не
хватило?
Человек Без Лица отмахивается от комиссара. Он смотрит лишь
на меня. Ему, единственному, наплевать на мои угрозы. Не потому, что он не
верит в них, и не потому, что готов потягаться с американским правосудием,
насквозь пронизанным компьютерными технологиями.
Он не готов отказаться от чуда. Как-никак, мы земляки. Обоим
высшая идея вывихнула мозги — пусть и в разные стороны. С туманной маски
доносится шёпот:
— Ты предаёшь весь мир…
— Я его реабилитирую.
— Ты не хочешь делиться, дайвер. Ты получил свою награду… и
предал нас. Ладно. Не забудь забрать Медаль. Будет, чем оправдываться.
Я вспоминаю склад, коробки с софтом, стол, на котором
осталась медаль вседозволенности.
Тянусь — сквозь расстояние, которого больше нет. И тяжёлый
жетон ложится в мою ладонь.
Секунду я разглядываю его. Белый фон, и радужный шарик.
Паутина сети, окружённая невинностью и чистотой.
— Это твоё, — говорю я, и бросаю медаль Человеку Без Лица.
Жетон касается чёрной ткани плаща и прилипает. Красиво… — Я этого не заработал.
А ты… ты создал глубину. И не повторяй, что не мог это сделать. Смог. Сам.
Спасибо. Но не думай, что мы тебе чем-то обязаны. Этот мир будет жить, будет
падать и учиться вставать. Он не заставит говорить того, кто хочет молчать. Не
заткнёт рот тому, кто хочет говорить. И, может быть, станет лучше…
Я поворачиваюсь, и иду к своему дому.
Дибенко так и не отключил программы, сковавшие здание
алмазной коркой. Но я не собираюсь его о чём-то просить. Дёргаю дверь — и вхожу
в подъезд, сияющий, словно пещера чудес Алладина.
Вот только за моей спиной иллюминация гаснет, сходит на нет.
Я рву чужую программу, отвоёвывая у неё шаг за шагом.
Поднимаюсь. Всего лишь две с половиной сотни ступенек.
За каждой дверью — шорохи и шум. Мой нарисованный мирок
оживает, когда я прохожу мимо. Вслед несутся обрывки музыки и невнятный шум
разговоров, звон бьющегося стекла и ритмичный стук молотка, шлёпанье босых ног
и визг дрели.
Даже не вспомнить сейчас, когда и что я программировал,
окружая себя несуществующими соседями. Странный я тип. Как и все люди…
Я знаю, что в силах удалить всю заморозку сразу, одним
усилием. Но не делаю этого. Пусть будет путь вверх медленным, шаг за шагом.
Сметая со стен фальшивый блеск, пробуждая жизнь в пустых квартирах. Никогда
больше я не войду в этот дом.
Хныканье ребёнка и гул неисправного крана, лай собаки и
звяканье бокалов. Мне нечего запоминать, и не о чём грустить. Это были мои
костыли, но я научился ходить сам.
Последний изгиб лестницы, останавливаюсь на миг перед
дверью, сложенной из алмазных зёрен. В каждой песчинке — моё крошечное лицо.
Одно из многих лиц, которые я надевал в глубине.
Дышу на дверь — алмазы тускнеют, меркнут, превращаясь в
льдинки, стекая каплями воды. Поплачь за меня, глубина. Мне не о чем плакать.