— Круто, — шепчет Вика, вытягиваясь на полу. Ловлю её
взгляд, касаюсь рукой щеки. — Не сердись на меня, Лёня.
— Я не сержусь.
— Клиенты порой… заводят.
— Кепочка? — вспоминаю я.
— Он самый.
— Кто он такой?
Вика дёргает плечами.
— Не знаю. Он в разных телах ходит и ничего про себя не
говорит. Только… — она усмехается, — всегда появляется в кепочке. Отсюда и
прозвище.
— Он — садист?
— Да, наверное. Только особого плана.
Её губы беззвучно шепчут короткое ругательство.
— Вы что, принимаете любых клиентов? Даже таких, от которых
на стенку лезете?
Вика молчит.
— Я думал, что самых больших идиотов вы отсеиваете. Если
Кепочку можно заранее опознать…
— Мы — не отсеиваем никого.
— Это что, честь фирмы? «Любая причуда»?
— Можешь считать и так.
Землетрясение, вроде бы, кончилось. Поднимаюсь, выглядываю в
окно. По склонам ещё сходят лавины, речушка внизу перегорожена оползнем и
медленно разливается, отыскивая новое русло.
— Стихло… — шепчу я, невольно понижая голос. Будто мои слова
могут вновь пробудить стихию. — Вика, зачем ты сделала землетрясение?
— При чём тут я? Этот мир живёт сам по себе. У меня больше
нет возможности им управлять.
— Совсем?
Вика бросает на меня короткий взгляд, встаёт, разглядывает
изменившийся пейзаж.
— Абсолютно. Мир становится настоящим, только когда обретает
свободу.
— Как человек.
— Конечно.
— Ты так веришь в свободу?
— А в свободу не надо верить. Когда она есть, ты сам это
чувствуешь.
Наверное, я знал, что она скажет эти слова.
— Вика, если человеку — хорошему человеку, грозит беда… Если
он навсегда может потерять свободу… ты согласилась бы ему помочь?
— Согласилась бы, — отвечает она спокойно. — Даже если он не
очень хороший человек. Это такая позиция, если хочешь.
— Мне надо спрятать человека.
Вика смешно машет головой, так что волосы рассыпаются по
плечам.
— Лёня, ты о чём? Где спрятать?
— В виртуальности.
— Зачем?
— Он не может выйти.
— Ты об этом, который в «Лабиринте?
— Да.
— Лёня… — Вика берёт меня за руку. — Ты давно был в реальном
мире?
— Полчаса назад.
— Точно? Тебе самому помощь не нужна? У меня… — она
закусывает губу, — есть знакомый дайвер. Это не выдумки, они и впрямь
существуют!
Забавно…
— Хочешь, я попрошу его встретиться с тобой?
— Вика…
Она замолкает.
Не привык я к такой заботе, честно говоря. Это моя
специальность — беспокоиться о людях, потерявшихся в виртуальности.
— Я помогу, — говорит Вика. — Но ты не прав… мне кажется.
Сейчас мне не до споров.
— Спасибо. У вас надёжные системы безопасности?
— Вполне. Ты что-нибудь понимаешь в этом деле?
Киваю. Конечно, написать защитную программу я не смогу. Но
вот ломать их приходилось столько раз, что впору считать себя экспертом.
— Можешь порасспрашивать Мага.
— А он мне скажет?
— Тебе — нет. И мне тоже, а вот Мадам…
Вика мешкает, бросает на меня такой взгляд, словно просит
выйти. Я иду к двери, но она окликает:
— Лёня… Не надо. Хочу, чтобы ты видел.
Она подходит к стене, проводит по ней рукой. И доски
расходятся, открывая узкую дверь.
Там, за дверью, свет. Холодный синеватый свет, неживой.
Силуэт Вики секунду стоит в проёме, потом исчезает внутри. И я иду вслед, хоть
мне этого и не хочется. Как загипнотизированный.
Сарай. Или морг. Или музей Синей Бороды.
Из стен — блестящие никелированные крюки, на них висят,
чуть-чуть не доставая ногами до пола, человеческие тела. В основном — девушки,
блондинки и брюнетки, несколько рыженьких, одна абсолютно лысая. Но попадаются
и женщины средних лет, и пара старушек, несколько девочек и мальчиков.
Глаза у всех открыты, и в них — пустота.
— Это моя костюмерная, — говорит Вика. Я молчу. Я и так это
понимаю.
Вика идёт вдоль покачивающихся тел, заглядывая в мёртвые
лица, что-то нашёптывая — словно здороваясь с ними. Мадам висит в конце первого
десятка. Вика оглядывается на меня, убеждаясь, что я смотрю — и прижимается к
пышному телу владелицы заведения, обнимает его — словно в пароксизме
извращённой страсти.
Мгновение ничего не происходит. Потом — я не успеваю
заметить миг перехода, Вика и Мадам меняются местами. Уже не Вика — Мадам
отступает от бессильно повисшего тела.
— Вот и всё, — говорит Мадам своим низким, грудным голосом.
— Зачем… так гнусно? — спрашиваю я. — Эти крюки… этот морг…
зачем? Вика?
Мадам смотрит на Вику, грустно кивает:
— Вика, девочка, зачем? Объясним Лёне?
Вика, нанизанная затылком на крюк, молчит.
— Чтобы не забывать, Леонид. Чтобы ни на секунду не забывать
— они не живые.
Я смотрю на Мадам, куда более спокойную и мудрую, чем Вика.
И если подходить непредвзято — гораздо более красивую.
— Ты должен был увидеть, — говорит Мадам.
— Я увидел.
Мы выходим из склада человечины через другую дверь — ведущую
в комнату Мадам. Это совсем иной мир. Шумный и переполненный пляж за окном,
раскалённое солнце в небе, сама комната набита пышной старой мебелью, повсюду
разбросаны книжки, открытые коробочки со сладостями, одежда, дешёвая бижутерия
и браслеты дутого золота, полупустые флакончики духов, игральные карты.
Огромная кровать под бархатным балдахином не заправлена, под ней валяется
тапочек. В буфете — галерея початых бутылок, на стене — пыльная гитара, персидский
ковёр на полу проеден молью и заляпан винными пятнами.
— Теперь можешь гадать, какая я — настоящая, — говорит
Мадам.
Не собираюсь гадать. В мире всё равно нет иной правды, кроме
той, в которую нам хочется верить.