Новый Собор снаружи выглядел грозно и даже мрачно. Монументальный, темно-серый, он весь ощетинился острыми башенками и шпилями, как будто пиками, нацеленными в небо; казалось, в его недрах петляют холодные каменные лабиринты, где суждено навсегда затеряться ротозеям-туристам… На самом же деле Собор изнутри оказался радостным, просторным, волшебно-разноцветным – вместо окон на стенах сияли цветные витражи, которых, по слова экскурсовода, здесь было около двух тысяч.
Экскурсовод пообещала, что сейчас они увидят нечто самое древнее во всей Австрии, и привела их на самую обыкновенную улицу к самому обыкновенному, чистенькому, уютному на вид домику с черепичной крышей и маленькой башенкой. Группа остановилась под знаком «остановка запрещена», и экскурсовод принялась рассказывать, что перед ними церковь Святого Мартина, главная достопримечательность Линца. Что впервые современное название города упоминается в связи с постройкой именно этого храма в семьсот девяносто девятом году, на месте культового сооружения древних кельтов; что изнутри храм расписан фресками четырнадцатого-пятнадцатого веков, во время раскопок в нем обнаружили королевское жилище Каролингов, династии франков, и камни с надписями древних римлян. После долгой исторической прелюдии она завела группу в саму церковь. И снова внешний облик, милый и уютный, контрастировал с внутренним: строгие каменные стены с арками, аскетичные фрески, какая-то особенная, почти гробовая тишина… Похоже, все достопримечательности Линца были с сюрпризом: глядя на них снаружи, нипочем не отгадаешь, чего ждать внутри. Тому же принципу подчинялась и сама экскурсовод. Это маленькая кругленькая светловолосая женщина, с мелкими чертами лица, крошечным ртом и тоненькими очочками, чинная и педантичная, как образцовая учительница истории, по натуре была тайной поклонницей триллеров, ужастиков и страшилок, а заодно мрачных страниц истории и темных сторон исторических личностей.
Издалека, с противоположной стороны набережной, она показала группе на замок Линца, который перестроил сперва император Фридрих Третий, потом император Рудольф Второй, и прямо-таки упивалась злоключениями, выпавшими на долю замка. Сначала в нем случился страшный пожар, в котором погибло столько-то народу, потом он стал больницей, где умерло столько-то пациентов, после больницы – тюрьмой (наверняка для смертников), после тюрьмы – казармой для солдат (в том числе для фашистских). Рассказывала, как император Фридрих всю жизнь бегал от злобных врагов, венгров, чехов и турков и еще более злобных родственников, из-за которых вынужден был все время переезжать из города в город и не смел сунуться в Вену. Каким он был неудачником, какой провальной была его политика и войны и как он, будто в насмешку над самим собой, придумал для страны что-то вроде рекламного слогана: «Австрия должна править миром». Потом переключилась на императора Рудольфа. Бедняга, оказывается, был склонным к депрессии, на почве которой у него развивались физические и психические болезни, строил нереальные планы, отгораживался от человеческого общества и предавался опасным оккультным увлечениям. Говоря про колонну Святой Троицы, подчеркнула, что иначе ее называют «Чумной колонной», потому что воздвигнута она была в знак благодарности Богу за избавление от чумы, которая косила целые города. И принялась подробно перечислять чумные эпидемии, особенно напирая на количество умерших во время каждой из них. Показала на площади напротив колонны здание, на балконе которого во время Второй мировой войны выступал Гитлер. Оказалось, здесь прошли его юные годы, и Гитлер намеревался превратить Линц в образцовый фашистский город.
Когда они отправились на какую-то гору с труднопроизносимым названием (подниматься на нее было еще трудней) и там, наверху, зашли в ботанический сад, она повела группу смотреть на кактусы, которых здесь было тысяча с чем-то видов. Перед кактусовыми деревьями, многоствольными, прямыми и ветвящимися, были воткнуты в землю таблички, на которых Маша разобрала слово «битте» – по-немецки «пожалуйста». «Неужели, – подумала она, – посетителей просят не трогать кактусы руками? В этом царстве колючек такое вряд ли придет кому-нибудь в голову…» А экскурсовод тем временем взахлеб рассказывала, что раны от кактусовых колючек заживают долго и всегда воспаляются; если колючка вонзится глубоко, нарыв обеспечен и вытащить ее возможно только путем хирургического вмешательства.
Под конец экскурсии они направились к замку Ландхаус на маленьком туристическом автобусе, который караулил их у подножия горы. Вот тут красноречие экскурсовода разыгралось всерьез и прямо-таки забило ключом. Она сообщила, что замок посещают два миллиона туристов в год, а прославился он тем, что в нем обитали потомки «кровавой графини» Эжебет Батори. Эта знатная венгерская аристократка жила в шестнадцатом веке и владела чуть ли не половиной всей страны. Муж графини получил прозвище «Черный бей» за жестокое обращение с пленными турками, а ее дальним родственником был не кто иной, как Влад Цепеш – граф Дракула собственной персоной. Да и сама графиня, как гласит легенда, была вампиршей, колдуньей и чернокнижницей, а главное – серийной убийцей: в течение двадцати пяти лет она убивала молоденьких девушек в массовых количествах и каждый день принимала кровавые ванны, чтобы сохранить молодость и красоту. Когда экскурсовод поведала, что дух «кровавой графини Батори» по сей день витает в замке Ландхаус, девушки опасливо заозирались: казалось, призрачная графиня выйдет прямо из стены и присоединится к экскурсии.
Наконец экскурсовод исчерпала запас страшных историй и милостиво позволила группе побродить по сувенирным лавочкам на набережной Дуная. В одной из них, неподалеку от Старой Ратуши, Маша купила легкую металлическую птицу-брошку. А на следующий день перед произвольной программой заметила, что платье для выступления слегка разъехалось на плече. И хотя нитка с иголкой были под рукой, девушке вздумалось сколоть прореху этой самой птицей-брошкой.
…Маша даже не заметила, что злосчастная брошка во время программы откололась и упала на лед. В отличие от арбитров, присудивших ей «дидакшен»: штраф в один балл, который передвинул ее на второе место.
– И ведь знала, что за отваливающиеся побрякушки снимают баллы! – бушевал Волков. – Сама из-под себя первое место выдернула! Растяпа! Я и сам растяпа, не уследил… Ладно, не переживай. У нас следующий этап на носу.
Проходил он в Лейк-Плэсиде три недели спустя. Маша катала произвольную после американки, призера чемпионата четырех континентов. Из коридора слышала, какую бешеную овацию закатила американская публика.
– Не обращай внимания, – Сергей Васильевич головой показал на трибуны. – Она с флипа упала. Каталась бесцветно. Давай, выложись! Покажи им, что такое артистизм.
Оценки американке выставляли долго. Еще дольше со льда собирали цветы и игрушки. Минуты шли, Машу не объявляли. Она нацепила чехлы и ходила туда-сюда за бортиком. Ее будто нарочно не выпускали на лед, чтобы заставить дергаться и нервничать. «Я сейчас умру», – думала она, готовая поверить, что ее по какой-то немыслимой причине сняли с соревнования, но тут диктор наконец объявил ее имя.
И она выложилась. Дышала вместе с музыкой. Не каталась – жила на льду. И знала, что каждый зритель на трибуне дышал и жил вместе с ней. Выполняя финальный поклон, едва сдерживала слезы радости: никогда еще она ТАК не выступала.