– Таврин.
– Да, так вот хочу, чтоби он закончил то дело, за каким его послали к нам немцы.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Даже ни одна муха не летала.
– То есть вы хотите… – дрожащим голосом начал Абакумов, но его тут же перебил Берия.
– Уже мы хотим, товарищ Абакумов, – нарком делает ударение на слове «мы». – Да, мы хотим, чтоби Таврин убил Сталина. Для этого его нужно пэрэвэрбовать и заставить работать на нас. Нужно вернуть ему весь тот арсенал, которым снабдили его немцы, нужно устроить радиоигру с Берлином, нужно достать ему билет в Кремль на торжественное заседание. Ти мэня понял, Виктор?
– Оч-чень хорошо понял, товарищ Берия.
Берия разливает вино в бокалы.
– Вот за взаимопонимание давай и випьем.
Чокаются и пьют.
3
Но Виктор Семенович Абакумов был себе на уме. Берия Берией, но Сталин – не Гитлер. У него трюк со взрывчаткой не пройдет, особенно после покушения на фашистского фюрера. И потом, если немцы готовили Таврина целый год, то и русским не следует спешить. Куда лучше пока поработать с Тавриным в качестве радиоприманки. Тем более что радистка, Шилова-Адамичева, уже согласилась. Дело оставалось за малым – убедить в этом Таврина. У Абакумова даже название радиоигры родилось – «Семейка». Но для начала радиоигры нужно было получить согласие и наркома НКВД. И Абакумов поделился идеей радиоигры с Берией. Тот махнул рукой:
– Как ви объясните немцам, почему Таврин долго не виходил на связь?
– Мы этот вопрос уже продумали, Лаврентий Павлович. Согласно нашему плану, следует в первой телеграмме правдиво описать обстоятельства аварии самолета и указать на то, что агент не смог воспользоваться мотоциклом и был вынужден, захватив с собой радистку, пробираться пешком.
– Допустим? – подумав, согласился Берия. – А какова вообще цель этой вашей радиоигры?
– Цель игры заключается в вызове на нашу сторону германской агентуры и ее последующем аресте, а также получении явок к другим агентам германской разведки в СССР.
Берия вертел в руках карандаш, порою что-то рисуя на листе бумаги, лежавшем перед ним. Наконец поднял взгляд своих тяжелых черных глаз на Абакумова, словно изучая его. Наконец, кивнул:
– Согласен! Даю санкцию.
Абакумов лично допросил Шилову. Она полностью отрицала свою причастность к заданию по совершению террористического акта против Сталина.
– Я – радистка, а не террористка. Что же касается задания, которое должен выполнить Таврин, меня о том не ставили в известность.
– Допустим, – кивнул Абакумов.
В самом деле, радистку не обязательно посвящать во все нюансы операции.
– Но вы признаете, что изменили Родине и должны за это ответить по всей строгости советского закона?
– Я не жалею о том, что прилетела. Если нужно будет умереть, умру, но зато буду знать, где умерла и за что. Прошу только об одном – предоставить мне возможность разделить судьбу с мужем, какова бы она ни была. Я верю в то, что с момента вступления на родную землю он ничего бы не сделал против Родины.
– Отлично! В таком случае, могу вам сказать, что ваш муж, Таврин, уже согласился сотрудничать с нами, – Абакумов блефовал, но понимал, что Шиловой проверить его слова будет невозможно, а если она согласится на сотрудничество, то будет гораздо легче убедить в том и самого Таврина.
– У меня нет другого выхода, – пожала плечами, вздохнув, Шилова.
* * *
В одиночной тюремной камере в Лефортово на нарах лежал, накрывшись по самые уши одеялом, Таврин. Он давно не брился, оброс щетиной. Со следами побоев на лице и черными кругами под глазами.
Металлическая дверь камеры со скрипом открылась. Первым, со связкой ключей в руках, в камере появился дежурный надзиратель.
– Арестованный Таврин, встать!
Таврин с трудом поднимает голову, поворачивается к надзирателю, видит за его спиной высокого стройного человека, с зачесанными назад черными волосами в генеральской форме. Арестант откидывает одеяло и нехотя поднимается.
– Вы свободны! – обратился Абакумов (а это был именно он) к надзирателю.
– Слушаюсь, товарищ генерал… Но если что – я за дверью.
Абакумов бросил сердитый взгляд на надзирателя, тот тут же вышел за дверь, плотно притворив ее. Абакумов подошел к стоявшему под небольшим зарешеченным окном табурету, сел и несколько мгновений внимательно смотрел на оставшегося сидеть на нарах Таврина.
– Что, не нравлюсь? – хмуро произнес Таврин. – Ваши следователи-садисты постарались.
– А вы злой, оказывается. Неужели в гестапо следователи мягче по отношению к предателям?
– Не знаю, Бог миловал от общения с гестаповцами. Хватило допросов в контрразведке и абвере.
– Хорошо, я дам команду следователям быть с вами немного повежливее.
Таврин презрительно хмыкает.
– Большое вам за это спасибо. Заранее.
– Зря иронизируете. Я не шучу. Правда, и от вас при этом потребуется выполнение неких условий, – Абакумов достал из кармана пачку папирос, вынул одну и начал разминать ее между пальцами.
– Смотря каких!
– Серьезных, но вполне реальных. Но прежде чем я назову эти условия, я хотел бы представиться. Я – начальник Главного управления контрразведки СМЕРШ, генерал-лейтенант Абакумов.
– А-а! Коллега, – усмехается Таврин. – Точнее, самый главный начальник майора Таврина.
Абакумов некоторое время молчит, соображая, о чем речь. Наконец понимает и согласно кивает головой.
– В некотором роде. Рад, что вам даже в тюрьме не изменяет чувство юмора. Так вот, я вам гарантирую жизнь в обмен на сотрудничество с нами.
– А моей жене? – после маленькой паузы спросил Таврин.
– Вы имеете в виду Адамичеву-Шилову?
– Да!
– Но она же радистка. Без нее радиоигра в любом случае не состоится. Кстати, Адамичева уже дала согласие.
– Я вам не верю!
– В конце нашей с вами беседы я приглашу ее сюда.
– Допустим. Но какие гарантии вы мне можете дать, что не уберете нас сразу после того, как в нас исчезнет необходимость?
– Послушайте, Таврин, неужели вам мало моего генеральского слова?
Таврин смеется. Абакумов удивленно смотрит на него.
– Почему вы смеетесь?
– Я хоть еще и относительно молод, но уже достаточно умен, чтобы не верить на слово коммунистам, тем более служащим в НКВД.
– Чем же они вас так обидели, что вы их так ненавидите? Между прочим, миллионы советских людей сплотились вокруг партии и разгромили ваших бывших хозяев-фашистов в пух и прах. Неужели немецкий кусок вам, украинцу, показался слаще, чем наш, советский?