Еще один шанс... - читать онлайн книгу. Автор: Роман Злотников cтр.№ 52

— Ой, кто к нам пожаловал… сам царевич-государь.

А я испытующе уставился ему в глаза. В двух последних докладах, доставленных голубиной почтой, Митрофан сообщал, что накопал на него нечто важное. Доклад выглядел так: «А дьяк Сем Еф худ умысл. С люд ведает кто воровс про теб умышл». И это была единственная зацепка, ухватившись за которую я мог попытаться резко дернуть. Потому что на кропотливое расследование у меня просто нет времени. Сколько там продлится эта возня в Думе — кто его знает, ребят же, если они попались, надо вытаскивать как можно быстрее. Долго их держать не будут — запытают до смерти, да и труп в воду. О том, что они могут быть уже мертвы, я старался не думать.

— Горе у меня, Семен, — медленно начал я, — людишки мои верные пропали. Скоморох бывый, знаешь, наверное, потешник мой — Влекушей кличут, и конюх конюшен царских Митрофан.

Ой мелькнула где-то в глубине глаз дьяка искорка такая… ироничная, ой мелькнула. Ну еще бы, кто перед ним — сопляк. Перепугался, куда деться не знает, вот и бросился к старому знакомцу, от которого, как ему ведомо, все в Кремле зависит.

— Горю твоему соболезную, царевич, — состроив грустную рожу, вздохнул дьяк. — Деда твоего, Влекушу, я, конечно, помню, а вот конюха — извини. Много их, конюхов-то, в царевых конюшнях… А может, мне помочь чем, людишек порасспрашивать?

При этом его глаза так блеснули, что насмешку в них углядел не только я, но и Немой тать. И, оскалив зубы, глухо заворчал, отчего сидевший за соседним столом писарь тихонько ойкнул. Я медленно повернулся к нему и тихо выдохнул:

— А ну, брысь!

Писаря как ветром сдуло. Я все так же медленно развернулся к дьяку. Тот уже глядел на меня явно встревоженно.

— Ты, дьяк, — очень, очень тихо, почти шипя, начал я, — да-авно меня знаешь. Можешь ли попомнить, чтобы я соврал чего али пообещал что-то, что не смогу выполнить?

Ефимьев несколько мгновений смотрел на то, во что превратился славный, добрый и наивный малолетний царевич Федор, а потом сглотнул и дернул головой. Я решил считать это кивком.

— Так вот знай, что своих людей я не бросаю. Никогда. И потому я сейчас выйду, а вместо меня сюда к тебе зайдет другой человек. Мой боевой холоп. И ты ему скажешь, где нужно искать конюха Митрофана и деда Влекушу. А коль пока не знаешь — то быстро это узнаешь. Потому что к тому моменту, как я возвернусь из Думы, они уже должны меня ждать. Оба. А если не-эт… — Я сделал очень многозначительную паузу и, еще более понизив голос, закончил: — Ты же знаешь, я иногда будущее ведаю. Находит на меня иногда такое откровение. Так вот тебе я обещаю, что ни ты, ни кто из твоей семьи до конца недели не доживете. Жена, дети… кто знает, от чего они погибнут? Тут я сказать не могу. Кого утопят, кому кистенем голову расшибут, так что все мозги вытекут, кто сам с моста свалится, кого какие тати снасильничают до смерти… Но это — будет. Понял меня?

Дьяк отшатнулся и схватился руками за горло. А что ты думал, дядя, все так просто? Не-эт, в той блевотине под названием политика, в которую ты по уши влез, правил нет, совсем. Раз сунулся — получай полной мерой. Я напоследок окинул его взглядом и, резко развернувшись, вышел из приказной палаты. Услышав в спину придушенное:

— Дедова кровь…

Я сразу и не понял, что он сказал, и, только сбежав по ступенькам, внезапно остановился, будто налетев на стену. Опа! А ведь и действительно, я же внук Малюты Скуратова! Я довольно ухмыльнулся. Ну, бояре, держитесь, ох я вам сейчас и врежу, мигом тоже вспомните деда. И весь мандраж, что мучил меня вот уже который день, внезапно прошел. Вот что значит хорошо разозлиться…

Лай в Думе закончился с нейтральным результатом. Нет, людишек мне все-таки, скорее всего, придется отдать. А куда деваться — закон есть закон. Отказавшись соблюдать царев указ, я не только отцову власть подрываю, но и под свой будущий трон здорове-эную мину закладываю. Вот только отдать мне придется далеко не всех и не за просто так. Этот ход я разработал сразу после того, как Шуйские сделали свой первый наезд полтора года назад. Жадность их подвела. Не захотели людишек, вследствие всех этих погодных катаклизмов ставших покамест бесполезными, своим собственным хлебом кормить. Пусть, мол, пока их царевич из казны покормит, а уж как все обратно наладится — так тута мы свои права и предъявим. И получим всех назад сытыми, здоровыми и к работе готовыми…

Так вот, я настоял, поскольку они крестьян еще в тот год, когда требовали, не забрали, а голод тогда еще в разгаре был и хлеб стоил дюже дорого, чтобы все мои расходы на прокорм их людей возместить. Ох, вой поднялся… Василий Шуйский орал, что-де лжа и увертка, поскольку крестьяне за счет казны кормились! Один из ближайших сподвижников козлиного клана Романовых, боярин Шереметев, отчего-то прощенный отцом и недавно возвращенный из Тобольска, тоже орал что-то возмущенное. Князь Иван Воротынский стучал посохом по полу и орал, что сие неправедно, что-де в указе ничего не сказано, чтобы кому бы то ни было прокорм возмещать. Да только я сей ход не сегодня выдумал. Давно мы с батюшкой к этому дню готовились… В указе-то об урочных летах действительно ничего такого не было, а вот в патриаршем послании «О море и гладе и суть христианском человеколюбии», что святейший Иов в прошлом годе обнародовал, да в указе, что батюшка вдогон сему посланию и в его развитие выпустил, — было. Да и прецеденты благодаря дядьке Семену, «уху и глазу государеву», также имелись. Ситуация-то, мол, была чрезвычайной. Обычно, если кто беглого приютил, тот ему за это работой все расходы возмещал, а тут какое возмещение? То есть у меня-то оно было, я людей нагружал по полной, но менталитет у моих оппонентов, несмотря на всю их спесь и чины, по-прежнему оставался чисто крестьянский. Ну что говорить, если даже налоги и воинские и иные повинности тут считали не как-то там, как в будущих веках, а с распаханной пашни. Потому, скажем, крестьяне шибко много и не распахивали. Только чтобы самим прокормиться и оброк выплатить, а остальное добирали кто чем — кто пчеловодством, кто овцеводством, кто рыбной ловлей, короче, тем, что тяглом не облагалось. Так что у всех здесь в голове накрепко засело: ежели нет пашни — нет и прибытка. Чем я беззастенчиво и пользовался… В общем, шум и ор стоял невероятный.

На обвинения Шуйского я выкатил ему закупные грамоты на то, что я хлеб все-таки покупал, а то, что было взято в царевых закромах, — взято всего лишь взаймы и уже все возвернуто. Причем грамоты были подлинные. Я всегда, по возможности, стараюсь играть честно. И едва у меня в голове родился такой план, тут же отыскал купцов и скупил у них хлеб, особенно даже не торгуясь. Ибо чем выше будет цена, тем большую цифру я потом могу выкатить за прокорм. А на вопль Шереметева, что-де деньги-то тоже из царской казны взяты были, заявил, что часть нет — мои либо личные батюшкины, а часть да, взяты, но опять же взаймы, в чем им также грамоту представил. После чего заявил, что вот-де как получу с них, так обратно в казну все и верну. Короче, типичная стрелка получилась. Одна сторона выкатывает претензию, другая ее разбирает по косточкам и на основании этих «косточек» выкатывает свою, и так они базарят, то буро наезжая, то апеллируя к понятиям, то пугая тамбовскими, или Дедом Хасаном, или там «Третьей сменой» [41] , пока наконец до чего-нибудь не добазарятся. Ох, сколько их в моей жизни было…