Ты его не знаешь - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Ричмонд cтр.№ 44

По словам Торпа, ни для кого не было секретом, что премия достанется либо Лиле, либо Стрэчмену. Они шли ноздря в ноздрю. Но в ноябре Лила выступила в Колумбийском университете с докладом, который имел шумный успех, и шансы ее возросли, победа была практически в руках. Она, конечно, ни за что не призналась бы, но я и так знала: она спит и видит эту премию.

— Ну и что, получил Стрэчмен премию?

— Да.

— Где же он теперь?

Я приготовилась услышать: теперь он всемирно известный математик, Гильбертовская премия отомкнула ему врата к успеху, он доказал гипотезу Ходжа и стал научным светилом. Сейчас, когда ему как следует за сорок, пожинает плоды ранних свершений. Однако я попала пальцем в небо.

— Математику давно забросил, пробовал себя в качестве инженера, а когда не выгорело, заделался подрядчиком. Года два назад его поминали в новостях: он ремонтировал въезд на Мост через залив после крупной аварии с автоцистерной.

— Быть не может! Он тот самый Стрэчмен?

— Угу.

Громкая была история. Глубокой ночью бензовоз с тонной горючего в утробе врезался в ограждение. Языки пламени взметнулись в черное небо. Водитель погиб, но внимание общественности привлекла не столько его смерть, сколько тот факт, что пострадал удобный въезд. Бензовоз одним ударом растянул двадцатиминутную поездку до трех часов как минимум. Подряд на ремонт дороги выиграла компания Стрэчмена. Предполагалось, что на это потребуется полгода, но Стрэчмен управился за один месяц. Для завершения всех работ в выходные накануне Дня труда [57] движение по Мосту через залив было полностью перекрыто; в новостях твердили, что ко вторнику Мост, разумеется, не откроют. Однако народ, возвращавшийся домой в понедельник ночью, к собственной радости, обнаружил, что Мост открыт — на одиннадцать часов раньше вновь назначенного срока. Именно этот последний штрих принес Стрэчмену славу. «Кроникл» поместила его портрет на первой полосе, с подписью: «Самый расторопный человек Сан-Франциско».

Что такого в наших местах, что люди слетаются сюда как мухи на мед? Ведь натуральный омут, вывернутый наизнанку курорт на берегах холодного океана… Безбожная дороговизна жизни, наводящие тоску туманы, дамоклов меч землетрясений, язва бездомности — и тем не менее Сан-Франциско действует на манер огромной липучки. Сколько людей — и не сосчитать! — уверяли меня, что приехали в Сан-Франциско года на два, не больше, а в результате пускали корни на десятки лет. Начинающие рок-звезды, талантливые ученые, непризнанные писатели, дряхлеющие хиппи — ни у кого не хватало духу покинуть эти места. Быть может, дело в воде из долины Хетч-Хетчи, которую мы пьем. Или в климате. А может, в еде. Или в музыке. Неважно — я их понимаю.

Тем же вечером, простившись с Торпом и вернувшись домой, я отыскала в дневнике у Лилы проблему, которой занимался Стрэчмен. В начале одной из страниц она вывела: Гипотеза Ходжа [58] , а ниже:

Гипотеза описывает классы когомологий на комплексных проективных многообразиях, реализуемые алгебраическими подмногообразиями.

Вот и поди разберись, если даже смысл большинства слов до тебя не доходит. Как будто они на чужом языке.

Той ночью я прочитала все написанное Лилой о гипотезе Ходжа. Я переписала каждую страничку и заново прочла. Залезла в Интернет, отыскала задачу там и попробовала одолеть, разбирая по косточкам каждое предложение. Я обнаружила, что гипотеза все еще не доказана и что она считается настолько трудной и важной, что тому, кто ее докажет, обещана награда в миллион долларов. Я нашла несколько математических сайтов, излагавших задачу с разной степенью сложности, и штудировала каждый из них, пока в глазах не поплыло. Я не спала всю ночь, но и утром не приблизилась к пониманию ни на йоту. Так же и с тайной Лилиной гибели: можно было браться за ее разгадку с любой стороны, перебирать любые возможности, придумывать сколько угодно историй. Можно было даже перевернуть страницу вверх ногами, как делала Лила, когда ее заклинивало. А что толку?

«Воображение важнее знания», — сказал Эйнштейн. Эта цитата и еще несколько других были записаны мелкой скорописью на отвернутых полях в дневнике у Лилы. Она словно специально собрала эти крупицы мудрости и припрятала как подспорье на черный день — когда, например, задача покажется неподъемной. Думаю, талант Лилы заключался в неудержимом воображении, в ее способности представлять то, чему ее еще не учили, в умении соединять несовместимые, казалось бы, понятия и получать нечто полное смысла и значения. Мне же явно не хватало воображения, чтобы уразуметь, что произошло с Лилой. Должно быть, эта задача мне не по зубам. И все же я не отступлю. Буду искать, пока не найду ответа или не упрусь в стенку.

Я погладила страницу, поднесла дневник к лицу, вдохнула запах старой бумаги, чуть отдающий свинцом. Встреча с Мак-Коннелом перевернула мою жизнь с ног на голову. Но в некотором смысле она вернула мне Лилу. Эта вещица из ее жизни, эта хроника ее дней — она стала окном, в котором я, пусть даже мельком, могла увидеть сестру, какой она была в лучшую, счастливейшую пору. Столько лет пропажа дневника мучила меня. Не хотелось и думать, что тетрадка, которой Лила доверяла самые свои дорогие мысли, окажется на помойке или, того хуже, в руках убийцы. Теперь дневник вернулся ко мне, и на душе стало легче. Более того, благодаря дневнику я чувствовала: Лила рядом, ближе, чем все прошлые годы.

Наутро, явившись на работу, я не увидела Доры на ее обычном месте в приемной. Пуст был и дегустационный зал. Я натянула обязательную бумажную шапочку и открыла дверь склада, где Реджи засыпал в жаровню порцию бобов. Машина ревела; чтоб он услышал меня, пришлось орать во всю глотку.

— А где все?

Реджи махнул рукой через плечо.

— Что там такое?

Он усмехнулся и пожал плечами.

В кладовой собрались в кружок Дженнифер Уилсон, начальник склада Бобби Лав, Майк и Дора. Все оживленно болтали с кем-то, кто стоял ко мне спиной.

— Элли, смотри, кто пришел! — воскликнула Дора.

Он обернулся и улыбнулся. Выглядел замечательно, как всегда. Джинсы, черный свитер, диковинные башмаки, растрепанная шевелюра.

— Сколько лет, сколько зим! — сказал Генри.

— Привет, — отозвалась я. А затем, поскольку в первый раз получилось едва слышно, повторила громко и весело, слишком громко и весело: — Привет!

Я подошла ближе. Генри по-медвежьи облапил меня, я тоже обняла его.

С тех пор как Генри исчез — тогда, в Гватемале, три года тому назад, — я часто представляла себе нашу встречу. Но вот так, на глазах у зрителей, — никогда. И никогда не думала, что предстану перед ним в джинсах, растянутом свитере и дурацкой бумажной шапчонке.