Панджшер навсегда - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мещеряков cтр.№ 74

– Соблазняешь. А сам уже приложился?

– Нет, нет, что ты, командир. Только вчера, и то только для пробы продукта. Только для пробы. А сейчас так, за успешную операцию. Как же иначе?

– Ну, давай, накрывай на стол. Я и сам голодный как волк.

– Командир, а все накрыто. Только у нас сюрприз, еще одно событие. Вы пока шлялись по горам, мы тут с техником, с Алексеичем, такой блиндаж отгрохали! Ну, смотрите. – Они обогнули солдатскую казарму и подошли к заглубленному строению, расположенному у обрыва с видом на излучину Панджшера. Старшина с гордостью откинул плащ-палатку, прикрывавшую вход в подземелье.

– Да-а, старшина, шикарно, – с чувством выдохнул Ремизов, – целый месяц резину тянули. Оказывается, стоит напрячься – и готово. Порадовал.

– Старались. Бревна в три наката, как в казарме, рубероид в два слоя, а сверху плоские камни и щебень: мина не пробьет. Потолок вот только из-за этого прогнулся, но распорки поставили, и бревна держат. Алексеич три дня наблюдал, все нормально.

– Теперь я знаю, зачем старшина в роте нужен. Теперь и у нас есть дом.

Ободренный командиром роты Сафиуллин покраснел, как девица, и от внезапной неловкости взялся рассматривать камешки под ногами. Чудной он, этот старшина, смущался не ко времени, робел, словно заранее оправдывался за будущую вину. Ему перевалило за тридцать четыре, и с учетом ощутимой разницы в возрасте, опыте службы он казался новому ротному матерым хозяйственником, успешным авантюристом, но ровно до тех пор, пока Ремизов не обнаружил большую недостачу бронежилетов. Тут-то и лопнуло первое впечатление. Таким он и был, ротный старшина. Маленький, щуплый, успевший получить осколок во время минометного налета, плутоватый, исполнительный сам, но не требовательный к солдатам – и добросердечный, и мягкотелый, разве легко найти эту грань.

В противоположность Сафиуллину всегда оставался в тени техник роты Васильев. Он был специалистом по танкам, но родина в лице командира полка приказала ему на восемнадцатом году службы осваивать новую технику. В пехоте так случается часто, оттого ли, что танков в армии больше, чем БМП, либо отношение к ним у руководства бронетанковой службы министерства снисходительное? А еще Николай Алексеевич являлся секретарем ротной партийной организации.

В жизни Усачева что-то неуловимо пришло в движение, стало меньше тревог и предубежденности, не проходящее неделями сумеречное настроение сменилось если уж и не оптимизмом, то спокойной рассудительностью. Раньше он часто винил себя в непредусмотрительности, молча казнил себя за ошибки, теперь же ему опостылело в одиночку нести их неубывающую ношу. Беспечности и легкомыслию в его возрасте неоткуда браться, он просто перестал считать себя вечно крайним по долгу командирского начала… Кто-то стал помогать нести ему этот пожизненный крест. Спина еще многое смогла бы выдержать, но жаждала распрямиться, пропитываясь возродившейся молодой кровью. Еще дважды за последние дни он заглядывал в санчасть, виделся с Маликой. Она не избегала его, с интересом приподнимала правую бровь, окидывала оценивающим взглядом, оставаясь предупредительной и вежливой, но не более, чем по отношению к другим посетителям и больным. Его высокое звание позволяло ему ожидать к себе больше внимания, но она не желала менять дистанцию. Убедиться в том, что давление восстановлено, что кардиограмма в норме, конечно же, требовалось. Так что он не создавал ситуацию, она создавалась сама. А проверить, кто и как часто из его солдат обращается в санчасть, какие проблемы есть у его людей? Разве это надуманный повод? А ротные, часто ли они навещают своих больных и легкораненых солдат в санчасти?

– Малика, ты вылечила мое сердце, оно теперь стучит, как молодое. Ты – настоящий доктор. Доктор моего сердца.

– Сколько слов! Это, конечно, льстит, но я только санинструктор.

– Не спорю, но, судя по всему, ты – лучший санинструктор. Вокруг тебя светится воздух. В тебе самой есть Свет. Ты и уколы делаешь, комар больнее укусит.

– Иван Васильевич, вы… – Она искала, но не нашла слово, которым следовало бы остановить стремительное движение событий. Но при этом и удержаться от слишком строгих замечаний, она все-таки родилась женщиной, ласковое слово ее согревало, да так согревало, что загорались уши. Этот подполковник не входил в ее планы, она вообще ничего не планировала и уж точно не хотела военно-полевого романа. Жизнь – это, конечно, театр. Но в театре ей больше подошла бы роль Жанны д’Арк, чем Клеопатры.

– Я мог бы стать твоим кавалером. Я же выздоровел, теперь мне можно покорять любые вершины и крепости, ты не будешь за меня отвечать.

– Иван Васильевич, нельзя быть таким прямолинейным…

На самом деле она думала иначе. Предложения скользкого смысла, облаченные в приторные ужимки, она получала. Это были пошлые сцены, но тем легче находились нужные слова и интонации, и зарвавшимся смельчакам не приходилось объяснять дважды, что они не джентльмены, а некоторым хватало всего лишь холодного взгляда.

– Нельзя – это форма отрицания и протеста. – Впервые за эти долгие месяцы Усачев боялся, что его не выслушают и не поймут. – Так что, твое сердце уже занято, да? Скажу честно, я думал о том, что опоздал. Ты такая яркая, ладная женщина. Где я был раньше?

– Да нет же. Что вы такое себе придумали? Яркая, ладная, еще сказали бы смазливая. Разве я – кукла в витрине?

– Так да или нет, договаривай. – Комбат стал упрям и нелюбезен, наверное, он хотел еще одного поражения, на этот раз от женщины, чтобы окончательно разрубить все накрученные в его жизни узлы. Улыбка непринужденности давалась ему с трудом.

– Взрослый человек, а ничего не понимаете. Есть вещи, о которых не говорят вслух.

– Это как раз я понимаю. И то, что я – слишком взрослый. Все, что положено прожить, кукушка уже отмерила, беспечно отмерила, легко. А то, что я начальник, разве это имеет значение? Я думаю, что кавалер – это более высокое звание.

Она первый раз посмотрела ему прямо в глаза, ожидая увидеть в них искры легкомысленного флирта, играющую улыбку Дон Жуана, каких она довольно насмотрелась в этом полку за три месяца службы. Да, губы улыбались, образуя мягкие приятные складки, но вот глаза… Они оставались странно серьезными, глубокими, как таинственная бездна, и они ее о чем-то просили. Ей даже показалось, что они умоляли. Малику качнуло навстречу к этим глазам, но она успела выйти из мгновенного оцепенения и почувствовала во всем теле вспыхнувший жар. Эти глаза искали друга, близкого друга, как будто для того, чтобы прожить с ним остаток своей недолгой жизни.

Октябрь продолжал царствовать в долине, в кишлаках, во фруктовых садах и рощах опадали золотые листья, выстилая ажурные восточные ковры. Сердце не успевало радоваться этой безумной красоте, потому что глаза ее не замечали, ища в ворохе сухой опавшей листвы то шапочку-паколь душмана-наблюдателя, то противопехотную итальянскую мину.

Шестая рота после очередной операции, после засады, быстро спускалась по северному хребту, возвращалась на свою базу. Домой ноги сами несут. Где по петляющей тропе, где по нетронутому, заросшему мелким кустарником склону, солдаты почти бежали вниз, сбивая каблуки армейских ботинок, обдирая колени и ягодицы при падении – на спусках всегда так. Трехсуточный паек закончился, закончилась и вода, потому что ее с утра никто не берег. Рота выходила в засаду неполной, всего два взвода, а всех вместе – двадцать человек. Еще шестнадцать человек вместе с замполитом Черкасовым и взводным Айвазяном находились в засаде, в лесистых зарослях на другой стороне Панджшерского ущелья. Ремизов со своей группой отрабатывал засаду на перевале ущелья Гуват. Обошлось без потерь, но и «духов» не обнаружили. Одинокий путник, которого рассмотрели в бинокль на дальней стороне ущелья, был безоружен и в расчет не брался. Два брошенных ишака и бездомная корова тоже оказались неинтересными, пастух не объявился. Наверху чувствовалось приближение зимы, по ночам холодало. За три дня на перевале ничего и не произошло, но сегодня с утра беспричинная злость вдруг вырвалась из сердца. Стало тревожно. Ремизов, как всегда при возвращении, шел в группе замыкания, предоставив право идти первым сержанту Фещуку. В какой-то момент он почувствовал чужой взгляд, по телу густой волной пробежал озноб, а о том, что это игра воображения и нелепость, он даже не подумал. Его заботило только одно: чтобы этот взгляд не совпадал с линией прицеливания оружия.