Фату-Хива. Возврат к природе - читать онлайн книгу. Автор: Тур Хейердал cтр.№ 28

Теперь мы поняли, почему так было. Нас окружал ландшафт, подобного которому по красоте и разнообразию мы еще никогда не видели. Волнистая равнина — и отлогие бугры и холмы; глубокие ущелья и расселины, а вдали — рвущиеся к небу скалы и пики. Где же тут выжженная пустыня? Ущелья заполнял темный дождевой лес, непроходимые заросли. А торчащие холмы покрывала трава с папоротником.

На склонах и равнинах — саванна и редколесье; местами только древовидные папоротники отбрасывали тень, словно зонты. А сколько цветковых собралось здесь, чтобы поклоняться солнцу! Внизу, в долине, кроны могучих деревьев перехватывали благодатные лучи светила, не оставляя ничего цветочкам на земле.

От цветка к цветку сновали редкостные бабочки и пестрые жуки, мелкие пичуги порхали с дерева на дерево. Люди здесь не селились. Для полинезийцев было слишком холодно, а нас климат на высоте около тысячи метров только бодрил. Тиоти и Пахо дрожали и стучали зубами. Уверяли нас, что мы пропадем. На ночь тут оставаться невозможно — как только зайдет солнце, окоченеем насмерть.

Мы рассказали им про нашу родину, где вода порой замерзает так, что по ней можно ходить, ее можно разбивать, будто оконное стекло, а в холодные дни на землю и на шляпы сыплется дождь, похожий на соль или сахар. Тиоти и Пахо покатывались со смеху, продолжая стучать зубами. Пришлось сказать, что мы пошутили, не то они посчитали бы нас отъявленными лжецами.

Юный Пахо был обаятельный весельчак и неутомимый проказник. То мчится по тропе, будто ковбой, то выскакивает из-за камня с жутким криком, то мигом взбегает на высоченную пальму. Пусть он был лгунишка, воришка, гроза девчонок — все равно мы восхищались его бьющей через край энергией и весельем.

Мы продолжали двигаться по красной тропе среди зарослей папоротника и гуаявы, вдруг Пахо выпустил поводья своего коня и ринулся вниз по склону. Два шага — прыжок, два шага — прыжок, и вот уже скрылся из виду в кустах. Минутой позже мы услышали душераздирающий визг, а затем снова показался Пахо. Он прижимал к себе отчаянно отбивающуюся тварь. Так визжать мог только поросенок. Чтобы заглушить возмущенные вопли своей добычи, торжествующий Пахо, продираясь сквозь густой папоротник, сам издавал ликующие крики. Одной рукой он обхватил брюхо поросенка, другой сжимал его рыло.

Внезапно у меня перехватило дыхание. В кустах справа показалась черная спина дикой свиньи, а слева бежала еще одна. Ощетинившись, они мчались прямо на парнишку, который похитил их отпрыска.

Мы закричали, предупреждая Пахо об опасности, но, когда первая свинья, наклонив голову и оскалив торчащие вверх клыки, пошла в атаку, он не хуже матадора отскочил в сторону и пропустил разъяренного зверя мимо. Новый прыжок — вторая свинья тоже промахнулась. Пахо продолжал увертываться и не помышлял отпускать добычу. Выскочив на тропу, он с невозмутимым видом вручил нам свой трофей. Криками и камнями мы отогнали свиней, но, когда пономарь попытался связать толстячка лубяной веревкой, тот укусил его за руку и улепетнул через папоротник, подпрыгивая, будто футбольный мяч. Мне пришлось ухватить Пахо за руку и крепко держать его, чтобы не бросился в погоню.

Несколько дальше Пахо показал нам холодный источник. Всего-навсего заполненная водой ямка в красной земле, а название внушительное: Те-умукеукеу — «Козий очаг». Решив остановиться здесь, мы принялись развьючивать коня, а Тиоти и Пахо поспешили проститься с нами и двинулись в обратный путь; И вот мы разбиваем лагерь среди ландшафта, живописнее которого нельзя себе представить. Для палатки выбрали место под осыпанным алым цветом, отдельно стоящим деревом и стали рвать косматый папоротник для подстилки. Неподалеку тянулась опушка горного леса с незнакомыми нам деревьями и цветами, а над лесом возвышалась гряда, делящая остров на две части. В другой стороне простирались луга, зеленели гребни, поросшие древовидным папоротником, дальше обрывались отвесные скалы долины Ханававе, в просвете голубело море.

Вечером и впрямь похолодало. С немалым трудом разожгли мы костер; наконец над котелком поднялся душистый пар. Чашки из скорлупы кокосового ореха согрели руки и глотку чаем из сушеных апельсиновых листьев.

Когда понадобился стол для печеных плодов хлебного дерева, которые Лив выгребла из золы, я перевернул плоской стороной вверх большой камень. Под камнем притаился единственный змей этого рая — ядовитая тысяченожка длиной с мою кисть, блестящая, как золотой браслет. Она отчаянно извивалась, защищая свое сокровище — гроздь яичек. Я постарался поплотнее застегнуть замок палатки, и мы хорошенько встряхнули одеяла, прежде чем ложиться спать. Молодой месяц заступил на пост, охраняя сказочную страну Фату-Хивы.

Вскоре выяснилось, что мы не единственные обитатели этой страны. Нас разбудил топот. Кто-то мчался галопом, и, судя по звуку, не дикая свинья, а животное покрупнее. Может быть, к нам скачут островитяне? Наши лошади дергали привязь и ржали, то ли от испуга, то ли от возбуждения. Топот прекратился. Дикий скот? Одичавшие лошади? Или охраняющий свое стадо бык?.. Нам говорили, что горы кишат одичавшим скотом. Есть лошади, даже ослы. Мы лежали с колотящимся сердцем, готовые в любую секунду выскочить из палатки. Но никто не задевал растяжки. Наконец мы уснули. Когда утреннее солнце нагрело палатку, Лив выбралась наружу и раздула костер из вчерашних углей, а я сходил с котелком к роднику. Сколько мы ни смотрели кругом — никого. И все же немного погодя мы обнаружили наших ночных гостей. Три коня, три красавца, хвост почти до земли, стояли неподвижно на опушке и глядели на нас.

Не одно поколение лошадей бродило на воле в безлюдных горах. Подобно встреченным нами в лесу собакам и кошкам, они происходили от домашних животных. Когда европейцы впервые пришли на Маркизы, они застали только косматую меланезийскую свинью с клыками, как у дикого кабана. Согласно преданиям, первые здешние поселенцы не знали свинью, но потом им даровал ее мореплаватель Хаии, который доставил на Маркизские острова свиней и кур по меньшей мере за триста лет до того, как европейцы начали осваивать Тихий океан.

Поскольку маркизцы изо всех домашних животных знали только свинью, они были немало поражены, когда первые европейские парусники привезли неведомых четвероногих. Новых животных полинезийцы приняли за странные разновидности свиньи. Коза здесь стала называться «свинья-с-зубами-на-голове», лошадь — «свинья-которая-быстро-бегает-по-тропе».

После того, что мы наблюдали во время эпидемии гриппа, нетрудно было представить себе, почему домашние животные уходили в лес и дичали. Двуногие хозяева исчезали, и голод заставлял скот ломать ограду и рвать путы.

Мы спасались только встречи с дикими собаками. Большие и малые псы всевозможных пород и разных мастей охотились стаями. Лая и подвывай, они гонялись за овцами и козами, не гнушались и теленком, Если в схватке с дикими свиньями одна из собак погибала, распоротая острыми клыками, другие псы тотчас набрасывались на нее.

Дикие кошки ловили плодовых крыс на деревьях, хватали птиц, грабили гнезда. Даже плодовые крысы воровали яйца из гнезд, забираясь на самые тонкие ветки. Словом, кошки и крысы оказались подлинной грозой маркизских птиц, и многие виды пернатых стали редкостью. Морские птицы чувствовали себя спокойнее, ведь они гнездились на отвесных скалах, куда кошки и крысы не могли пробраться.