И, вновь хлопнувшись навзничь, она медленно повлекла вверх
свои многострадальные юбки, открывая взору оторопевшего князя отнюдь не зеленые
чулочки, а вовсе голые ножки (и когда только успела разуться шалунья?!), и
тянула одежду все выше, так что открылись уже и соблазнительные колени в
ямочках, и пухленькие ляжки, и…
Тут уж князь Федор с собою не совладал: ничуть не
сомневаясь, что Елисавет и впрямь предъявит ему что-нибудь вроде локона или
даже косички на неприличном месте, он запаниковал и, нескромно вцепившись в
царевнины юбки, с такой силой рванул их, пытаясь прикрыть не в меру
разошедшуюся обольстительницу, что Елисавет, вскрикнув, принуждена была сесть,
как тряпичная кукла.
Вдруг вверху послышался какой-то стук, будто резко
захлопнулось окно. Князь Федор и Елисавет испуганно задрали головы – и тут
случилось нечто, вмиг отвратившее их мысли от милых шалостей.
Кусты вокруг – те самые, что были поочередно местом схватки
князя Федора с кошками и собаками, – угрожающе затрещали, и из них вывалился на
полянку мужик в длиннющем армяке с видом грозным и перепуганным одновременно. В
руках он сжимал какой-то узел. Увидав молодых людей, мужик зауросил, перебирая
на месте ногами, метнулся туда-сюда, а потом, круто развернувшись, задал такого
стрекача, что треск пошел по рощице, и белый снегопад черемухового цвета усеял
все вокруг.
– Держи вора! – вскричал князь Федор, ибо кем еще мог быть
этот таинственный беглец, как не во-ром! – Держи! Лови! – И привычно исчез в
кустах…
Однако, в отличие от прошлых раз, он не воротился на
полянку, очевидно, не в меру увлекшись преследованием злодея, который на ходу
сбросил уродливый армяк и остался в скромном, но приличном камзоле. Этот камзол
был вполне знаком князю Федору, как, впрочем, и его обладатель: «вором» (да и
псом, и котом, если на то пошло!) был не кто иной, как княжеский слуга Савка,
давно приученный выручать своего разборчивого хозяина из двусмысленных
ситуаций…
До Елисавет еще какое-то время доносились азартные крики
князя, потом они стихли вдали. Она сидела, сидела… Федор не возвращался.
Разочарованно вздохнув, она натянула чулки и подвязки, обулась – нет, никого.
Нехотя встала, поправила юбки. За жесткое кружево зацепилась маргаритка.
Елисавет невольно принялась ощипывать лепестки. Но французское гадание она
забыла, поэтому взволнованно бормотала по-русски:
– Любит – не любит… плюнет – поцелует… – Она тяжело
вздохнула: цветочек был слишком мал! – К сердцу прижмет…
«К черту пошлет», – подсказал последний лепесток, и Елисавет
сердито отшвырнула облысевший цветок. Вот уж правда что!
Глава 7
Увлекательный разговор о химии
– Ну что, нагляделся, надо полагать? – усмехнулся Василий
Лукич, увидав утомленную физиономию молодого князя. – Провел свою
рекогносцировку?
– Да уж… – неопределенно протянул тот.
– Видел свою-то? Ну, девицу-красавицу? Все таково же хороша?
– Хороша, – угрюмо согласился князь.
– Приценился? Купил? – не унимался Василий Лукич, пытаясь
понять, что же сделалось «во вражьем стане» со вчерашним весельчаком.
Воспоминание о своих ошибках насчет Марии причинило Федору
боль, сходную с зубной. Его даже перекосило.
– Не продается, увы!
– Велика беда! – хмыкнул Алексей Григорьич, которому не
терпелось перейти к делу. – Самого-то видел?
– Видел, как не видеть…
– И что? Что скажешь? – так и подался к нему Алексей
Григорьич.
Князь Федор помолчал, чувствуя себя школяром на экзамене, к
коему он не приготовился. Черт ли его тянул за язык при прошлом разговоре!
Расхвастался, пошел в разведку! Вот теперь дядюшки и ждут от него бог весть
каких откровений. А что будет, если он отмолчится? Да ничего такого уж
страшного. Не высекут ведь его розгами, как того школяра! Ну, вытянется
разочарованно хитрая физиономия Василия Лукича; ну, алчный огонек в глазах
Алексея Григорьича сменится презрением. А за что, собственно? Как будто они и
сами не знают, что Меншиков Александр Данилыч – крепкий орешек, не
всякому-каждому по зубам, и неудивительно, что молодец, поначалу о себе
возомнивший, обломал о светлейшего свои острые зубки с первого же разу! Может
быть, уклончивость князя Федора – бальзам на их раны: мол, ежели мы не нашли,
как светлейшему хребет сломать, так и никому не найти. А ведь это далеко не
так. Не так! Сей упомянутый хребет не столь уж твердокамен, и князю Федору с
одного взгляда сделалось видимо уязвимое место глухой обороны Меншикова. Что же
сейчас сковывает его уста? Что заставляет молчать и отводить глаза, избегать
пристальных взоров дядюшек?
Ничего. Ничего иного, кроме воспоминаний о прекрасных
темно-серых глазах, и трепете губ, и русой волне над высоким лбом… Да что ему в
тех видениях, которые в сладкой муке сжимают сердце и ведут к одной лишь
бессоннице?!
– Следовательно, время было потрачено напрасно, – задумчиво
резюмировал Василий Лукич, проницательно глядя на молодого князя… и с трудом
подавил улыбку, увидав, как тот вдруг норовисто вскинул голову. Стало быть, он
не ошибся в мальчишке! И хоть Фе-дор пока молчит, набивая себе цену, все равно
скажет, чего он там выходил, у Данилыча-то!
А в это время в душе Федора в новой схватке сцепились
остатки честности, осторожности, с одной стороны, и безрассудной жажды
обладания – с другой.