22:04 - читать онлайн книгу. Автор: Бен Лернер cтр.№ 19

Автор открыл дверь в свою комнату. Ханна вытирала голову полотенцем перед длинным зеркалом, загородив отражение своего лица; сама она, однако, автора видела.

– Сейчас спущусь, – сказала она.

Внизу он завладел последней бутылкой пива и присоединился к другим. К своему удивлению, он уже чувствовал себя пьяным.

– Мы думаем на пляж пойти, – сказал брат.

– А кто постарше, на боковую, – подал голос его отец. Мама уже была в спальне. Автор понятия не имел, который час.

– Пошли с нами, – сказала невестка.

Он крикнул Ханне, чтобы двигалась на пляж, когда сможет. Брат нашел в кухонном шкафу бутылку красного вина. Они открыли ее, обогнули дом и по освещенному луной гравию вышли на дорожку, которая, минуя еще одно бунгало, спускалась на берег. Дорожка вся была в обломках ракушек, по краям ее росли невысокие деревья – вероятно, мангровые. Чувствуя их приближение в темноте, с дорожки шмыгали маленькие существа – ящерицы или жуки. Когда вышли на берег, их ошеломила небесная панорама, невероятное изобилие звезд. Песок поблескивал неожиданно ярко, искрился, они дошли до середины песчаной полосы, сели и стали передавать бутылку из рук в руки.

Вдоль берега, где туристы разбили лагеря, горело несколько костерков. Они попытались вспомнить, когда последний раз были вместе на пляже. Десять лет назад в Барселоне? Нет, во время свадьбы в Лос-Анджелесе.

Потом брат спросил:

– А где Ари? [53] Уже легла спать или придет?

На отдалении послышался звук, который мог быть хлопком сетчатой двери, и брат сказал:

– Должно быть, она.

Но автор возразил:

– Ее нет в этой истории.

Собственный голос показался ему не совсем внятным, он словно бы доносился издали. Услышав смех, автор обернулся и увидел на балконе одного из прибрежных домов красные огоньки сигарет.

– Почему? – разочарованно спросила невестка.

Он взял бутылку, которую брат ввинтил в песок, и отпил. Ему понадобилось много времени, чтобы признаться в своем неумении это объяснить; умей он это объяснить, сказал он, она, а не Ханна, шла бы к ним сейчас. Я раздвоился. Соприкосновение миров. Хрустящие шаги по гравию, потом по обломкам ракушек, тишина, когда она пошла по песку.

На балконе позади него захлопали в ладоши, он обернулся и увидел, что кто-то запустил с балкона воздушный шарик. Нет, летучий фонарь: освещенную изнутри красную бумажную сферу, возможно несущую угрозу морской живности. Фонарь медленно пролетел мимо них и двинулся над водой. Все они, каждый в своем настоящем, видели один и тот же тревожный переходный момент.

В день удаления зубов они с Лизой поехали на метро к стоматологу на Мэдисон-авеню, в район Центрального парка. Поднялись на лифте на двадцать восьмой этаж. Он отметился в регистратуре, они с Лизой повесили куртки и сели ждать в тесной приемной. Ему было неловко признать, что он очень сильно нервничает, но Лиза и так все понимала, она, чтобы ему стало полегче, мягко прошлась на его счет: спросила, нет ли у него таких рукописей, которые она должна будет сжечь, если он не переживет эту процедуру.

Вскоре медсестра позвала его, и он, войдя в дверь рядом с регистратурой, оказался в комнате без окон. Постарался устроиться в кресле поудобнее, а медсестра тем временем измерила ему давление, сделала замечание о погоде и подсоединила к его щиколотке какой-то монитор. Потом медбрат в фиолетовом медицинском костюме принес капельницу, распутал и подключил провода, протер ему спиртом кожу на руке. Вошел стоматолог, взглянул на капельницу, улыбнулся и спросил со своим румынским акцентом:

– Неужели вы меня так боитесь?

Медбрат кончил свои дела с капельницей, ушел и вернулся, везя каталку со стоматологическими инструментами. Автор, пока медсестра вводила ему в вену иглу, смотрел в сторону.

На середине своего вопроса врачу о том, сколько времени займет процедура, он вдруг почувствовал, что его голос доносится издали; он оставил вопрос неоконченным. Оставил потому, что в ту же самую минуту гулял с Лизой в парке, где вечерний свет проникал сквозь кроны лип, и объяснял ей, что был прав, выбрав внутривенную анестезию. Он понимал, что сидит в кресле, до него дошел вопрос стоматолога, переставшего сверлить на пару секунд, хорошо ли он себя чувствует, и он услышал, как буркнул ему в ответ что-то утвердительное; но в ту же самую минуту он объяснял маме по телефону, что процедура оказалась пустяком, мыльным пузырем. Его наполняло блаженное тепло; вселенная была добра, лампа, которая светила ему в рот, была живительным солнцем. Он знал, что она не солнце, и все-таки она им была, а потом стоматолог сказал: «Готово». Он понятия не имел, как долго все продлилось: пять минут или час. До него дошло, что медсестра дает ему указания, и, говоря ей: «Понятно, понятно», – он почувствовал марлю у себя во рту. Потом он вышел следом за ней в приемную, не ощущая под ногами пола, и смотрел, но не слушал, как она повторяет указания Лизе; та поблагодарила ее и помогла ему надеть куртку.

От яркого солнца у него немного прояснилось в голове, и когда они сели в такси, его представление о ходе времени уже стабилизировалось, но его по-прежнему так заботливо окутывала светящаяся медикаментозная теплота, что внезапные рывки и остановки машины, с трудом продвигающейся на восток, он воспринимал как мягкое покачивание. Боли он не испытывал, чуточку неприятным было только онемение языка, напоминавшее о ранках, заложенных марлей. А Лиза – она что, все это время говорила? Когда выбрались на Эф-Ди-Ар-драйв, он повернулся к ней, и она, поднявшая руки, чтобы стянуть русые волосы в конский хвост, была красива; он смотрел, как она дышит, как поднимается и опускается ее грудь, увидел на ее прекрасной ключице тонкое золотое ожерелье, которое она всегда носила. Потом – без всякого перехода – перед глазами возникла панорама Нижнего Манхэттена, здания по мере движения такси становились все больше, он видел их все отчетливей, хотя езды не чувствовал. А потом вдруг почувствовал езду, очень быструю и немыслимо гладкую, впереди был Бруклинский мост, его тросы сверкали на солнце. Лиза обругала маленький сенсорный телевизор в такси, не хотевший выключаться, он протянул руку, чтобы ей помочь, и соприкосновение со стеклом экрана ощутил как чудо, как встречу с затвердевшим, осязаемым воздухом. А потом он приглаживал ей волосы, а она смеялась из-за этого необычного проявления нежности: за шесть лет дружбы он делал так всего несколько раз. Потом опять городской вид, и ему подумалось – точно открылось:

Я это забуду. Это самая красивая панорама города, какую я видел, у меня никогда не было таких переживаний скорости и таких прикосновений, я никогда не чувствовал такой близости с Лизой – и я все это забуду; медикаменты сотрут всякую память. Да, этот вид, эти переживания, окруженные светящейся аурой неминуемого исчезновения, – поистине самые-самые. Он страстно хотел рассказать Лизе о происходящем, но не мог, потому что онемение языка не прошло; он не мог даже попросить ее напомнить ему потом то, что сотрут медикаменты. Когда они въехали на мост и он увидел, как играет на воде осеннее солнце, он, хотя смутно сознавал, что Лиза будет дразнить его из-за этого позже, что он смешон, ощутил слезы на глазах. То, что у него не сохранится об увиденном никаких воспоминаний, что он не сможет оставить о нем письменный след ни на каком языке, придавало пережитому особую полноту, на короткое время делало его равным себе, и мысль, что этому ощущению присутствия придает остроту грядущее изглаживание, трогала его до глубины души. А потом он оказался в своей квартире; Лиза дала ему пару таблеток, уложила его в постель и ушла.