— Начинаем работать, Павел Парфенович. Следующая встреча на заводе имени Хруничева.
Генерал Громовой насупился и, оттолкнув руку с карточками, брюзгливо проворчал:
— От, опять встречи, выступай им… а поужинать человеку надо? С пяти утра на ногах!
— С восьми, — спокойно поправил пресс-секретарь, — и ужин вам запланирован на двадцать два часа в ресторане «Лесная сторожка».
Паша оживился:
— От это дело! А че там приготовили?
Но пресс-секретарь словно не заметил живейшего интереса своего номинального шефа и вновь протянул ему карточки.
— У нас всего полчаса, Павел Парфенович, не отвлекайтесь.
Генерал Громовой обиженно вздохнул, но карточки взял. Пресс-секретарь кивнул головой и произнес:
— Что вы думаете о присоединении России к Международной марсианской программе?
Паша засопел, зашелестел карточками, затем обрадовано рыкнул:
— Во! — и, шумно откашлявшись, начал читать вслух: — Международная марсианская программа без России просто невозможна. Только Россия обладает полным набором технологий, необходимых для успешной реализации этого проекта, — от технологии сборки крупногабаритных орбитальных объектов и организации орбитальной дозаправки до обеспечения длительного пребывания человека в условиях резко пониженной силы тя… о блин, тяжести. — Он повернулся к пресс-секретарю и проворчал: — Ты че, поразборчивей написать не мог?
На лице пресс-секретаря мелькнула тень улыбки.
— Включите свет, уже темнеет. И давайте еще раз, но уже наизусть…
Поздним вечером, когда умаявшийся за день кандидат в президенты довольно храпел на втором этаже небольшой частной гостиницы, удобно расположившейся посреди скромного парка в самом центре Москвы, неподалеку от Бульварного кольца — гостиница эта была арендована под предвыборный штаб, — в апартаментах на первом этаже пресс-секретарь докладывал об итогах дня. Его доклад слушал грузный пожилой человек с усталым и несколько обрюзгшим лицом, в котором, однако, было что-то притягивающее внимание. Это был Трофим Алексеевич Лубынин, человек, который знал о власти все. Его зад успел помять кресла в доброй дюжине министерств и ведомств. Он нигде не занимал главных кресел, и его лицо практически никогда не появлялось ни на голубых экранах, ни на страницах газет. Но те, кто уже давно обитал в коридорах власти или поблизости от них, точно знали, что если в штате какого-нибудь министерства, комитета или даже администрации президента появилась фамилия «Лубынин», то если ты хочешь, чтобы твой вопрос был решен быстро и эффективно, — стучаться следует в кабинет с табличкой, на которой написана именно эта фамилия.
Лубынин мог все. Он был не только мастером аппаратной интриги, но и, в отличие от большинства таких же виртуозных аппаратчиков, умел цинично и эффективно использовать прессу. У него имелись свои «прикормленные» журналисты, среди которых было даже несколько иностранцев. К журналистам он относился довольно бережно, «подкармливая» их не столько даже финансово, сколько конфиденциальной информацией. Причем зачастую той, которая составляла государственную тайну. В журналистских кругах ему приписывалась фраза: «Любые тайны рано или поздно становятся известными, так почему бы не пододвинуть это „рано или поздно“ к наиболее удобному для нас моменту». Поэтому каждый из «прикормленных» относился к Лубынину чрезвычайно трепетно. Да и остальные просто сучили ножками, когда Лубынин обращал на них свое благосклонное внимание. Ибо в его руках было то, за что любой настоящий журналист готов продать не только родную мать, но и всех своих детей, дедов, прадедов, да и, в конечном счете, самого себя. А именно — информация. Единственное, что Лубынин требовал взамен, это лояльность к нему лично и полная конфиденциальность.
И этот универсализм, позволявший ему одновременно дергать за скрытые аппаратные ниточки и устраивать шумные кампании в прессе, делал его уникумом, способным на то, что другим казалось абсолютно невероятным. Таланты Лубынина всегда получали достойную оценку, но ГЛАВНЫМ своим талантом он сам считал свой великолепный нюх. То, что нынешняя администрация доживает свои последние месяцы, Лубынин почувствовал уже давно. Но час расставания с теплой должностью в администрации президента настал для него только полгода назад. Все это время Лубынин твердо и планомерно готовил почву для завершающего рывка. Он понимал, что впереди у него только один шанс, для следующей попытки он слишком стар. Поэтому Лубынин собирался сосредоточить в своих руках столько власти, сколько смог бы заграбастать. И когда ему предложили взять в свои руки предвыборную кампанию генерала Громового, пообещав в дальнейшем должность руководителя администрации нового президента, Лубынин не колеблясь ухватился за это предложение обеими руками. При ТАКОМ президенте глава его администрации был бы единственной НАСТОЯЩЕЙ властью в стране. И это стало бы вершиной его карьеры…
Когда молодой человек, стоя перед шефом, кончил свой рассказ обо всем, что произошло за день, Трофим Алексеевич устало потер глаза и, не удержавшись, зевнул, прикрыв рот пухлой ладошкой.
— Ладно, иди, завтра у нас тяжелый день. Последний. И мы должны выжать из него максимум.
Как только за молодым человеком закрылась дверь, Лубынин встал и подошел к окну. Окно было модное и дорогое. Не как те, из дешевенького пластикового профиля, которые считаются престижными, пожалуй, уже только в слегка подотставшей России, а настоящее, деревянное, из английского дуба, но с тройным стеклопакетом, уплотнителями из высококачественной резины и бронзовой фурнитурой. Поэтому шум Садового кольца, да и Бульварного, находившегося еще ближе, совершенно не проникал через эту массивную преграду. Лубынин подумал, что, пожалуй, в своем будущем кабинете в Кремле установит такие же окна, и, поймав себя на этой мелочной мысли, ухмыльнулся. Ему пришло в голову, что подумал он о своем будущем кабинете как о чем-то таком, что ему уже обеспечено. Но, с другой стороны, это естественно. У него на столе, в зеленой ледериновой папке лежали результаты последних опросов. Все опросы показывали, что Громовой выиграет в первом же туре, причем с разгромным результатом. По самому оптимистичному варианту Громовой набирал более шестидесяти трех процентов голосов, но реально Лубынин рассчитывал где-то на пятьдесят два — пятьдесят пять. Он вздохнул. Воистину, это была титаническая работа. Впрочем, и удача им вполне благоволила. Два наиболее опасных кандидата выпали из гонки, не добравшись и до середины предвыборного марафона. Один вляпался в неприятности с какими-то там нелегальными счетами. Вернее, счета были абсолютно легальны, но вот только для предвыборной кампании кандидата в президенты они не предназначались. Кто-то из его штаба решил для обналички черного нала использовать счета Всероссийского общества слепых. Дело было поставлено очень профессионально, и Лубынину до сих пор было не совсем ясно, кто и как обнаружил подлог.
Но скандал раскрутился молниеносно. Кандидата обвинили в обворовывании обездоленных. А когда он попытался оправдаться, на его голову посыпались обвинения в том, что он окружил себя сомнительными людьми, не имеющими твердых моральных устоев. Волна публикаций и телерепортажей оказалась настолько мощной и лавинообразной, что кандидат, не выдержав чудовищного прессинга, снял свою кандидатуру и лег в больницу с острой сердечной недостаточностью. Причем сам Лубынин, несмотря на всеобщее закулисное восхищение его талантами, на самом деле не имел к этому никакого отношения. То есть он, конечно, не делал ни малейшей попытки переубедить своих собеседников, в приватных беседах выражавших ему свое восхищение, и доказать, что это вовсе не его рук дело. В конце концов, этот случай вызвал настоящий финансовый ливень, значительная часть которого была предназначена ему самому. Но сам он терялся в догадках. Кандидат в президенты Громовой сурово осудил финансовых махинаторов, но публично заступился за кандидата, слегка пожурив того за излишнюю доверчивость.