Бремя чисел - читать онлайн книгу. Автор: Саймон Ингс cтр.№ 42

Позднее — вернее, с большим опозданием, — даже я сумел распознать, что скрывалось за моим молчанием. Это дало мне над Ноем Хейденом некую власть, что позволило освободиться из-под его влияния. В общем, я нарочно ничего ему не сказал.

Покраснев от смущения, Ной признался, что в данный момент занят собой. Как только он заплатит библиотечные штрафы, власти колледжа будут более чем счастливы вручить ему диплом с отличием, после чего Хейдену откроется прямая дорога на государственную службу. К этому наверняка приложила руку его семья, однако, смею предполагать, и сам Ной достаточно умен, чтобы понимать: обязательства следует выполнять. Я пожелал ему удачи на новом поприще.

— Что ты имеешь в виду?

— Как что? Твой тайный проект разложения системы изнутри, — пошутил я.

Хейден моментально ощетинился.

— А ты сам? — поинтересовался он. Мне показалось, что Ной узрел в моем вопросе сарказм. Это он зря. Учитывая его таланты и воспитание, стоит ли удивляться, что судьба вела Хейдена подобной дорогой. — Вернулся в это свое ненормальное общество, насколько я понимаю. Да?

— Так нечестно, — ответил я.

— Почему ты не хочешь поискать работу в более приличном месте?

Что я мог на это ответить?

— Я хотел сказать другое, — произнес Хейден, бессильно всплеснув руками. — Чем вообще занимается эта твоя контора?

Чтобы наскрести средства для своего нового хобби («Африка: путь вперед?»), общество приступило к операции под девизом «Задействуй свои активы». Под столь высокопарной фразой у Мириам подразумевались благотворительные распродажи, которые она устраивала в подвальном помещении примерно раз в месяц. Единственной рекламой служил крошечный листок с грозным объявлением «Приходить со своей сумкой», привязанный к перилам за неделю до этого события, но даже он был почти не нужен. Распродажи (причем с прежним религиозным рвением) посещали опять-таки те же не первой молодости завсегдатаи, что приходили на семинары, встречи и презентации с показом слайдов.

Первые распродажи были, что называется, с претензией (табличка гласила — «Распродажа и аукцион»). Старая ундервудовская пишущая машинка. Пара библиотечных каталожных шкафчиков — прекрасный образчик эксцентричной, полезной на вид, но бесполезной на деле рухляди, в наши дни тихо уползающей на рынок Портобелло, чтобы там смиренно закончить свои дни. Турецкий ковер со светло-бурым пятном — что это, засохшая кровь? Кушетка с медными ручками, из-под затертой кожи воняет конским волосом — не столько место для сидения, сколько подобие шикарного операционного стола.

Во время второй распродажи мы были вынуждены пустить в ход нашу собственную макулатуру. Увы, Мириам назначила на прошлые печатные издания общества такие абсурдно высокие цены, что брошюрки расходились крайне медленно даже среди завсегдатаев. У нас завалялись целые коробки со старыми программками: доктор Дж. Р. Ривс с циклом лекций «Умственная отсталость и творчество», посвященным работам Уго Черлетти и Лучио Бини. Выступления сэра Ричарда Грегори на тему «Наука и мировой порядок». Имелись также брошюрки по семантике Коржибского, поэзии Маяковского, творчеству Казимира Малевича. Нашлась ни разу не открывавшаяся коробка, заклеенная скотчем таким старым, что он тут же рвался, стоило за него потянуть. В ней обнаружились новенькие — только что из-под типографского пресса — экземпляры спиритуалистской книженции под названием «Как говорить со своими мертвыми», изданной еще в военные годы.

Третья распродажа была прорекламирована с подкупающей прямотой — «Полная ликвидация». В первой коробке, которую я открыл, оказалось многообещающее содержимое: комплект кожаных ремней и резиновый кляп с явными следами зубов. О таком направлении деятельности общества я, признаться, не подозревал: перед моим мысленным взором возникли сексуальные эксперименты в духе Кинси.

Во втором ящике лежали помещенные в рамки фотографии какого-то европейского города, снятые между двумя мировыми войнами. Приглядевшись, я заметил, что вывески магазинов начертаны на незнакомом мне языке. Значит, это не Вена, как показалось мне с первого взгляда, а какое-то другое место, впоследствии проглоченное Советской империей.

Это — самые интересные экспонаты. Остальное — никому не нужная дребедень: кожаная коробка для шляп, чучело аллигатора с фут длиной, поношенная моряцкая форма.

Все остальное время я наблюдал за тем, как молодая Африка изобретала самое себя, оставляя свои каракули на бумажных салфетках в кафетериях по всему Лондону. Помню, как мы с Тариком Али и Ванессой Редгрейв сидим в какой-то грязной забегаловке на Грейз-Инн-роуд среди пластиковых бутылочек с кетчупом и чашек с недопитым чаем. Не забуду, как Кеннет Каунда напился в обществе Маргарет Фини на кухне общежития на Гоуэр-стрит. Сейчас вспоминать все это, мягко говоря, странно. Что поделать. Либретто комической оперы из-под пера Дорис Лессинг. Будущее свободной Африки, нацарапанное на салфетке. Славные люди с их хрупкими мечтами: наглядный пример того, что делает с человеком разлука с родиной.

А вон там, в углу, болтая о прочитанных книжках с Робертом, мужем Салли, сидит лысый плюгавый человечек в сером костюме — зазывала из Советского Союза.

Вы бы точно восхитились бульдожьей хваткой этого типа. Он потратил недели, если не месяцы, пытаясь установить дружеские отношения с будущими руководителями Мозамбика, изо всех сил обрабатывал их, раздавал направо и налево обещания. Но Жоржи Каталайо и совет ФРЕЛИМО взяли твердый курс на политику неприсоединения. Эта политика, опробованная на практике в дешевой лондонской кафешке, дала Каталайо возможность время от времени проказничать. Я присутствовал при разговоре, который он завел на следующий день после приема в китайском посольстве.

— А вас разве туда не пригласили?

— Нет, — отвечает посланец Страны Советов, надувшись от обиды.

— Китайский посол выразил одобрение позиции ФРЕЛИМО, взявшей курс на неприсоединение.

— Неужели? — настороженно произносит собеседник Каталайо.

— Он высоко оценил нашу веру в то, что народ Мозамбика способен сам решать все свои проблемы.

— В самом деле? — Собеседник делает большие глаза.

Каталайо улыбается своей фирменной улыбкой.

Русский покрылся испариной: неужели его начальство лопухнулось?

— И что вы ему на это сказали?

— Я послал его подальше. Вам вдогонку.

Всеобщий хохот.

Русского никто не воспринимал всерьез.

Распродажи Мириам требовали все новых и новых жертвоприношений. Не пощадили ни одной комнаты, ни единого шкафа, ни полки. Атмосфера — всеобщее покаяние в грехах — обрела лютеранскую мощь. С пыльных потолков исчезли люстры, со стены, оставив после себя яркий квадрат на выцветшей панели, — пробковая доска для объявлений. И наконец, Мириам покусилась на святая святых общества — библиотеку.

В конце каждого дня Мириам с парой немолодых завсегдатаев прочесывали библиотечные полки в поисках книг, достойных стать лотами аукциона. Они напоминали мне любителей мидий — те обычно начинают с самых сочных экземпляров, а заканчивают тем, что поглощают все подряд. Философия общества сама по себе так давно утратила четкие очертания, что даже у его долгожителей возникали сомнения, какие книги оставить, а от каких избавиться. Если здесь не место «Крылатой любви», то зачем оставлять на полке неполный комплект сочинений Джона Леманна? Чем таким обладает поэзия Кейта Дугласа и чего не хватает рассказам Джеймса Хенли? Если следует приберечь иллюстрированные каталоги работ Генри Мура, то по какой причине этого не заслужил Грэм Сазерленд? И что это за философское общество, которое держит на своих полках опусы Артура Кестлера, но отказывает в этом праве Дж. Б. Пристли и Дж. Д. Арвену?