Бремя чисел - читать онлайн книгу. Автор: Саймон Ингс cтр.№ 100

Когда мы там появились, участники торжественного вечера, посвященного вручению какой-то литературной премии, уже выходили на улицу. Мы не встретили никого из знакомых, зато Стейси Чавес узнали многие. Я представил ей Мириам Миллер, секретаря и главного фактотума общества. Было видно, что Мириам меня не узнала. Когда Стейси обмолвилась о моем удивительном внешнем сходстве с героем ее литературных трудов, Мириам посмотрела на нее как на безумную. Она поговорила с нами минуты три, после чего растворилась в толпе гостей.

Я надеялся, что меня еще помнят, представлял, что пройдусь между книжных полок, возле которых когда-то проводил долгие часы. Однако оказалось, что книги давно уже распроданы. Мне не оставалось ничего другого, как с чувством, близким к восхищению, наблюдать за тем, как Мириам и Стейси, две женщины, ставшие частью моей жизни, передвигались по залу, но по разным орбитам. Не зная, чем себя занять, я остановился перед столом, на котором стопками лежала написанная Мириам книга.

Я прочитал: «Энтони Верден был очарован людьми в той же степени, в какой боялся их». Затем стал перелистывать книгу в поисках иллюстраций. Их оказалось великое множество: добросовестно отсканированные изображения морских раковин, папоротников и матриц, природных узоров и чего-то похожего на компьютерный код. Все это было явно не для средних умов. Интересно, каким чудом Мириам сумела отыскать издателя, который дал согласие на дорогостоящий издательский проект с таким жутким количеством рисунков и фотографий.

Литературные потуги Мириам показались мне столь же высокопарными, как и ее статейки в брошюрках философского общества. «Энтони Верден был очарован людьми в той же степени, в какой боялся их. Его пугало, как каждый день они идут на работу. Их движения казались ему непредсказуемыми, эти движения представлялись ему более сложными, чем его собственные. Философское общество не было просто чем-то большим, чем он сам. Оно было исполином».

Ностальгия, которую я испытал, перелистывая книгу о Вердене, была сродни тем чувствам, какие испытываешь к брюзгливому пожилому родственнику, когда тот уже стар настолько, что не в состоянии испортить вам жизнь. Я поискал иллюстрации, относящиеся непосредственно к герою книги. Их оказалось крайне мало, и ни на одной он даже отдаленно не был похож на меня.

Рядом возникла Стейси. Она на ходу беседовала с низкорослым смуглым мужчиной в футболке.

— Мы побывали в одной больнице…

По ее интонации я понял: это увертюра к одной из ее излюбленных историй про то, как она принимала участие в съемках документального фильма.

— …в региональном центре для жертв противопехотных мин…

Это она о Манхисе, городке севернее Мапуту. Я потихоньку шел в нескольких шагах за ними. Мне было интересно, что она скажет.

— …наполовину человек, наполовину пластмасса. Они передвигаются, как только могут. У кого палка, у кого две, тачки, доски на роликах…

Как будто чем больше подробностей, тем история убедительней. Тем более что по собственному признанию Стейси в тот раз увиденное оставило ее равнодушной. Внезапность приезда и отъезда, технические трудности, возникшие во время съемок, не говоря уже о ее собственном физическом состоянии — она тогда только-только выписалась из клиники, — все это сильно притупило чувствительность Стейси к тому, что она видела вокруг себя.

— Я никак не ожидала, что это сильно напомнит мне клинику, из которой меня незадолго до этого выписали. Зеркала на уровне головы. Душевые кабинки без занавесок. Отличие в том, что там были шкафы с протезами для ампутированных конечностей, много изуродованных и обожженных людей. Маленький мальчик без обеих рук…

Она рассказывает таким тоном, каким повествуют о какой-нибудь тошнотворной выставке. Стейси и ее спутник остановились, ждут, пока девушка в белой блузке наполнит их бокалы.

— Я даже не расстроилась, — сказала Стейси. Тут она заметила меня и, взяв за руку, притянула к себе. — Я слишком долго жила в обществе монстров.

* * *

Навещают ли крестьяне из Голиаты, ставшие жертвами противопехотных мин, кладбище, где покоятся их оторванные конечности? В конце лета я почувствовал, что мне становится все труднее и труднее сосредоточиться на своей работе. Иногда я бесцельно тратил целые дни, часами разъезжая в машине по южной Англии, по тем местам, где прошло мое детство. Когда я добирался туда, куда хотел, бывало уже далеко за полдень. Точнее сказать, наступал ранний вечер. Свет заходящего солнца бил в глаза, и геометрически правильные очертания холмов казались почти черными на фоне неба. Я подолгу вглядывался в боковые окна и зеркало дальнего вида, пытаясь увидеть стены этого мира. Холмы постоянно меняли свои очертания — то напряженно вздыбливались, то вновь разглаживались, подобно какой-то неведомой мне диаграмме.

Я могу объяснить эти поездки как некую попытку — слишком запоздалую и поэтому безнадежную — пробудить смутные детские воспоминания. Зеленые холмы южного побережья, их пропитанные дождями склоны, долины, поделенные разросшимися живыми изгородями на неправильной формы прямоугольники.

Мое прошлое. Моя ампутированная конечность.

3

Суббота

13 марта 1999 года

Я не спал всю ночь, пытаясь дозвониться до своего партнера. Он так и не ответил.

Примерно в четыре утра я нашел грузовик, брошенный на автомобильной стоянке в пригороде Форт-Уильяма. Ника Джинкса и след простыл. У меня не хватило самообладания сорвать с трейлера печать МДП и заглянуть внутрь. Какой в этом смысл, если прошли почти сутки? Я повез наш испортившийся товар на юг. Надежно припарковал трейлер, взял напрокат автомобиль и отправился за помощью.

«Феррере Грейндж». Отштампованные из нержавейки буквы, неким алхимическим образом впаянные в гранит. Немного ниже на поверхности камня строчка рубленым шрифтом: «Мы перерабатываем сельхозпродукцию». Во дворе — указатель. Белый пластмассовый палец тычет в сторону приемной. Работающие в ней девушки — недавние школьницы из соседних безликих городков — успели перенять повадки прожженных турагентов.

Внутри вагончика под ногами похрустывает дешевое ковровое покрытие. Откуда-то изнутри доносятся звуки работы консервного заводика. Вот они, синкопированные ритмы легкой промышленности Линкольншира: повизгивание пластиковых подшипников, клацанье конвейерных лент, писк вакуумных упаковочных машин и тому подобный скрип и скрежет. И каждый звук — как вопль протеста.

— Вы уже бывали здесь раньше? — спрашивает меня девица в приемной.

Конечно, бывал. Я знаю эти места, эти продуваемые сквозняками сараи, заставленные до потолка пластиковыми лотками, рулонами гофрированной бумаги — коричневой, фиолетовой, зеленой. Стопки пестрых картинок: смуглые, улыбающиеся островитянки; грудастые фермерские дочки; косынки, ожерелья из морских раковин, капуланы с разрезом до бедер, дешевая, скверно, в три цвета отпечатанная порнография. В другом углу — огромные тюки самоклеящейся пленки, коробки со стикерами. На полу — грязные конфетти, британские флаги, французские триколоры, дурацкие крошечные эмблемы, а под всем этим — неистребимые, не поддающиеся круглосуточной уборке голубовато-зеленые крошки брокколи, обрезки морковных хвостов, раздавленные желтоватые трупики брюссельской капусты, помидорные завязи, просто гнилье.