– И как – справляешься?
– Справляюсь, – ответил Билл. – Это очень популярный ситком.
– Его смотрят?
– Да.
– Большая аудитория?
– Большая.
– Сколько человек?
– В последнее время рейтинги немного снизились.
Хотя пресса не скупилась на лестные анонсы нынешнего сезона, число зрителей уменьшалось от раза к разу. Британская публика, очевидно, не сумела оценить комический потенциал семейных раздоров, а некоторые респонденты, опрошенные специалистами Отдела социологических исследований аудитории, высказали серьезную озабоченность судьбой малыша Тимми.
– Я просто хочу понять, что для тебя значит «популярный», – объяснил Браун.
– Как сказать. На пике славы у нас было восемнадцать миллионов зрителей. Сейчас – тринадцать.
Браун уставился на Билла и опять хохотнул.
– А тебе известно, что у нас в стране народу всего пятьдесят миллионов?
– Известно.
– И что… Ты серьезно говоришь?
– Вполне.
– Боже правый. Тебе что-нибудь говорит такое имя: Жан-Франсуа Дюран?
– Конечно. «Усы питона».
– Читал?
– И даже купил.
– Рецензии – блеск: «Лучшая европейская книга нынешнего года», по мнению литературного приложения к «Таймс», в «Лисенер» интервью с автором дали – а продано семь тысяч двести двадцать девять экземпляров. Если сегодня утром еще один кому-нибудь не втюхали, для ровного счета.
– Понял.
Билл понимал, что издательский бизнес и телевидение – это разные вещи. Но ему никогда не приходило в голову, что книгоиздательское дело – столь редконаселенная территория, прямо как Австралия.
– А твой роман мы еще лучше раскрутим, – продолжил Браун. – У нас будет succès de scandale
[2]
. Ты под своим именем хочешь издаваться?
– Конечно.
Это была его книга. Он хотел увидеть на обложке свое имя.
– А ты к этому готов? В плане Би‑би‑си, своих родных и прочего?
– Я проведу небольшую подготовительную работу.
– Надеюсь, к тому времени, как выйдет твоя книга, мы сможем кадрить кого угодно, не рискуя угодить за решетку.
В парламенте наконец-то приняли к рассмотрению новый законопроект о преступлениях, совершаемых на сексуальной почве; ожидалось внесение изменений в существующее законодательство, а в конечном счете – избавление гомосексуалистов от постоянного страха перед тюремным заключением. Видный член палаты общин Рой Дженкинс заявил, что «страдающие этим недугом всю жизнь несут на себе тяжкое бремя стыда». Билл понадеялся, что это просто неудачное выражение, но ни ему, ни его друзьям легче не стало.
– Когда можно рассчитывать на публикацию?
– В самое ближайшее время. Сейчас удобный момент.
От облегчения на Билла вдруг накатила слабость. Ему до смерти надоело угождать восемнадцати миллионам чужих людей. Он хотел говорить с семью тысячами своих.
Подготовительную работу он начал уже следующим утром, когда Софи пришла на репетицию, явно что-то задумав.
– Ты сегодня вечером не занят? – спросила она во время первого перерыва на чай.
– Смотря какие будут предложения.
– Мы с Клайвом хотим где-нибудь поужинать – давай с нами?
– Он угощает?
– Я угощаю.
– Отлично!
– Хочу тебя кое с кем познакомить.
– Совсем хорошо.
– Ее зовут Диана.
Билл застыл.
– Она моложе тебя, – продолжила Софи, ничего не заметив, – но не намного. Симпатичная, умница, и почему-то у нее до сих пор нет парня. Кстати, почему у тебя до сих пор нет девушки – мне тоже непонятно.
Он знал Софи уже три года – и все три года оберегал ее от правды о себе, но в то же время подозревал, что она его вычислила. Теперь стало ясно, что он ее переоценил.
– Ммм, – только и ответил Билл.
– Только не говори, что я опоздала со своим приглашением, – взмолилась Софи.
– Ты знаешь, – замялся Билл, – пожалуй, слегка опоздала.
Он предложил ей подышать воздухом, размять ноги и покурить. Вначале Софи потеряла дар речи, потом стала извиняться, корить себя за толстокожесть, и Билл понял, насколько она ему дорога.
– Наверное, трудно писать о мужчине и женщине, да еще с ребенком? – спросила она. – Тебя от нас не тошнит?
Билл только улыбнулся. Мир больше не был ему враждебен.
20
А потом в одночасье все рухнуло.
Возможность расставания Барбары и Джима сценаристы начали обсуждать во вторник вечером, за пару недель до окончания четвертого сезона. После работы они, уставшие, зашли в паб, чтобы обмозговать идею последнего эпизода, способную приостановить отток зрительской аудитории.
– У меня больше нет сил бороться за сохранение этой семьи, – объявил Билл.
– Последнее усилие, – сказал Тони.
– А что потом?
– Отпуск. Сценарий для Энтони Ньюли. «Красные под кроватью». Жду не дождусь.
– А дальше?
– Дальше? Не знаю. Обосноваться где-нибудь в Бексхилле и умереть.
– А пока не умерли?
– Пока не умерли – еще пинту и пакетик чипсов.
– Пусть уже завязывают, – сказал Билл.
– Кто?
– Барбара и Джим. Не представляю, как с ними распутаться. И даже, знаешь, париться не хочу.
В свое время они только приветствовали идею консультаций по вопросам брака и семьи, а Нэнси расцветила тему новыми красками благодаря своему аристократическому выговору и умению держать паузу. При помощи Нэнси четвертый сезон обрел предсказуемый, немного ленивый ритм. Каждый эпизод начинался в центре консультативной помощи, в кабинете у Маргариты. Здесь выплескивались обиды, включались шутки, а под конец Маргарита давала Барбаре и Джиму домашнее задание – упражнения на отработку полученных навыков и решение проблем. На последних минутах эпизода у супружеской пары возникала новая, непредвиденная проблема, выросшая непосредственно из советов Маргариты. На первых порах супругам требовались консультации сразу по нескольким вопросам, которые возникли на благодатной почве исходного замысла: муж родом с юга, жена – с севера, он за лейбористов, она за консерваторов, он – вдумчивый и нерешительный, она – горячая и порывистая, у него за плечами университетское образование, у нее – неполная средняя школа. (Скептики, вероятно, сказали бы, что такой брак возможен только в больном воображении сценаристов.) Но к телесериалам предъявляются специфические требования, а потому Тони с Биллом обсасывали старые сахарные косточки наболевших проблем и находили новые: секс, друзья, теща-свекровь, родительские обязанности, пристрастия. Из косточек сложился полноценный, замечательный скелет, внушительный и причудливый, как диплодок в Музее естественной истории.