Впервые он переспал с женщиной, призванной спасти его вымышленный брак с героиней, которую играла его реальная невеста, исключительно для того, чтобы выиграть спор с самим собой: у него были сильные подозрения, что Нэнси – просто болтунья и, вполне возможно, фригидная, если не девственница. К несчастью, он ошибался по всем статьям. Никакой пустой болтовни не было; Нэнси оказалась не фригидной, а огненно-страстной; если она до той поры и хранила девственность, то не проявила ни малейших признаков нервозности или стыдливости, которые, как показывал опыт Клайва, часто сопровождают первую ночь любви. Да и где это видано, чтобы невинная девушка сама громко и настойчиво требовала… Ладно, не важно. Если коротко – искушение, которому подвергла его Нэнси, было столь велико, что для борьбы с ним требовались недюжинная стойкость и героизм, которыми он, по собственному убеждению, не обладал. Ее ненасытность, злоупотребление алкоголем и таблетками, пугающая манера сыпать известными именами – все это, конечно, оказалось неприятным сюрпризом; к тому же Клайв пару раз усомнился в ее вменяемости и уже опасался, как бы она не начала распускать язык. Но на любой неприятный сюрприз можно закрыть глаза, если только знать, что на следующей странице тебя ждет сюрприз приятный.
18
У Денниса сжалось сердце, когда возле служебного входа он увидел немолодую женщину, которая одиноко стояла в сторонке и умоляюще смотрела на Софи, пока та раздавала автографы. При счастливом стечении обстоятельств он мог бы провести минут пятнадцать, а то двадцать наедине с Софи: им предстояло доехать на такси до ресторана «У Мина» в Бейсуотере (это был единственный открытый по воскресеньям допоздна ресторан, известный им в западной части Лондона), а после дождаться Билла, Нэнси и Клайва, которые сидели там в баре. Софи не особенно любила эти гулянки после записи. И уж совсем невмоготу стало ей в последнее время, когда к их компании присоединилась Нэнси: громогласная, в неизменных платьях с огромным декольте, она сыпала непристойностями, от которых Клайв покатывался со смеху. Вот уже две или три недели Софи вынуждена была просить Денниса отвезти ее домой.
Положа руку на сердце, Деннис не знал, как держаться наедине с Софи. Вот если бы «Барбара (и Джим)» растянулись еще сезонов на двадцать-тридцать, он бы, вероятно, к чему-нибудь и пришел, соединив накопленный профессиональный опыт легкой болтовни в такси и сосредоточенного молчания за изучением меню китайских ресторанов. А Софи, оценив наконец-то его постоянство, выдержку и трепетное отношение к ее самокопанию после каждой записи, призналась бы ему в любви. Разумеется, предварительно разорвав помолвку с Клайвом. Будь Деннис азартным игроком, он поставил бы десять шиллингов на то, что Софи, не доходя до церкви, швырнет кольцо в физиономию Клайву, или – для верности – поспорил бы, что она выйдет замуж и вскоре разведется.
К началу тридцатого сезона, то есть к концу двадцатого века, ему перевалит за шестьдесят, но если питаться овощами, много двигаться и отказаться от курения трубки, то удастся, наверное, сохранить себя в достаточно хорошей форме для заключения брака. А не удастся – ну что ж. Этот вопрос и сейчас не особенно его волновал – что уж загадывать на тридцать лет вперед. Как виделось Деннису, в их отношениях это было отнюдь не самым главным. Быть может, стоило сказать об этом Софи? Просто чтобы растопить лед? Сказать, что он готов до конца своих дней делить с ней постель, не перекатываясь на ее половину? Или она заподозрит какую-нибудь странность? Если у них будет комната для гостей, он сможет спать и там. Лишь бы иметь возможность каждое утро завтракать вместе с Софи – это уже счастье.
Он был почти уверен, что эта немолодая женщина – мать Софи, бросившая свою дочку ребенком. Разрезом глаз, очертаниями губ она отдаленно напоминала Софи. У нее был такой взволнованный, такой потерянный вид, что ее трудно было представить в других обстоятельствах. Место для сомнений оставляла только ее невзрачная внешность. Разве не обязательно быть роскошной женщиной, чтобы сбежать с женатым мужчиной? А уж матерью Софи, безусловно, могла быть только роскошная женщина. Впрочем, в жизни любой женщины пятнадцать лет – значительный срок, если эти пятнадцать лет отмечены только горечью.
Этой сцены Деннис ждал с той самой минуты, когда Софи поведала ему историю своего детства, – так всегда бывает со знаменитостями. Рядом с ними вдруг появляются давно пропавшие родители, которые ищут для себя заслуженных, по их мнению, лучей отраженной славы, а обычно еще и денег. И сколько же уйдет на это времени – на извинения, самооправдания и гневные обвинения? Деннис понимал, что десятью минутами тут не обойтись. Его блаженные, священные минуты с Софи оказались под угрозой.
– Ну, здравствуй, – сказала Софи. – Я все думала: когда же ты объявишься?
– Прости, – ответила ее мать. – Я понимаю, для тебя это шок. Ты не обязана со мной разговаривать. Мне просто хотелось на тебя посмотреть.
– А телевизор ты не смотришь?
– Смотрю. И раз за разом пытаюсь получить билет на запись, но пока мне не везет.
– Значит, ты меня уже видела?
– Я хотела посмотреть на тебя и чтобы ты посмотрела на меня. Вот и все.
– Увидимся на месте, Софи? – не выдержал Деннис. – Тебе нужно время?
– Нет-нет, буквально одну минутку, – ответила Софи.
– Знаешь, – мягко сказал Деннис, – я не большой специалист в таких делах, но одной минуткой здесь, наверное, не обойтись.
– Здравствуйте, – повернулась к нему мать Софи. – Я – мама Барбары.
– Да, я так и понял, – ответил Деннис. – Меня зовут Деннис. Я продюсер и режиссер сериала «Барбара (и Джим)».
Он пожал протянутую ему руку.
– Приятно познакомиться, миссис Паркер.
– С чего ты взял, что ее зовут миссис Паркер? – взвилась Софи.
Денниса на расстоянии обжигало ее гневом – хоть руки грей.
– Это можно уточнить, – предложил он. – Пока она здесь.
Мать Софи наградила его благодарной улыбкой.
– Я – миссис Болдерстоун, – представилась Глория.
– Как же так? – фыркнула Софи. – Ты можешь зваться либо миссис Как-Там-Его-По-Фамилии, либо миссис Паркер, если не оформляла брак, но приставлять «миссис» к своей девичьей фамилии – это ни в какие ворота не лезет.
– Тем не менее именно это я и сделала, – возразила Глория. – Можете обращаться ко мне как угодно.
В ее голосе не прозвучало ни враждебности, ни даже равнодушия. Это были слова покаяния, слова той, которая сломала не одну жизнь и больше не заблуждалась на свой счет. У Софи шевельнулась первая жалость, которая тут же была раздавлена.
– А ты не можешь обращаться ко мне как угодно, – сказала ей дочь. – Я – Софи, запомни.
– Прости, – опять выдавила Глория. – Я читаю в журналах: «Софи то», «Софи это», а сама думаю: «Снова пишут про нашу Барбару». Софи… Чтобы привыкнуть, мне, наверное, потребуется время.
– У тебя его нет, – отрезала Софи.