Дорога великанов - читать онлайн книгу. Автор: Марк Дюген cтр.№ 34

– Ганди отрицал.

– Но не в нашей культуре. Мы обезоружили мир. И все наши пророчества сбылись. Человеческий род себя уничтожает. Наши убеждения нас сплотили. А теперь мы все одиноки в этом мире, где правят деньги и рыночные интересы. Мы надеялись этому помешать.

– Но в итоге вам не удалось. Вам не удалось даже слегка замедлить процесс. От всего, что вы сделали, остались только майки больших размеров, которые ностальгирующие идиоты покупают в Хейт-Эшбери. Кто слушает Джоплин и Хендрикса? Кто читает Бёрроуза и Гинзберга? Вы ни разу не приносили их книги, чтобы я прочел для слепых. А Керуак, их мнимый вдохновитель, – кто такой Керуак, скажите на милость? Парень, который всё время проводит в пути, гадая, педераст он или нет? [57] Я знаю, что осталось от всего этого: СПИД. Как заражаются СПИДом? Через трах или через наркоту. Разве это не ваши базовые ценности? У вас абсолютно неправильные представления о природе человека. Человек не рождается добродетельным, чтобы затем стать жертвой коррупции и растления. Человек – рептилия, преследуемая цивилизацией; всю жизнь человек бежит от навязанных ему ценностей. Ваша претенциозность привела к тому же результату, что и идеология, против которой вы столь упорно восставали. Тысячи парней умерли от передозировки или выпали из окна, думая, что умеют летать. Кстати, знаете, что Бёрроуз сделал со своей женой? Он вообразил себя Вильгельмом Теллем и выстрелил в нее. Прислонил к дереву, положил яблоко ей на голову и, вместо арбалета, взял кольт. Прицелился слишком низко, в результате взорвал супруге череп. Но отделался легко. Непроизвольное убийство, знаете ли. Вроде, его даже не посадили. Всё произошло в Мексике или типа того, и поскольку парень находился под воздействием алкоголя или наркотиков, то к ответственности его не привлекли. Невероятно, да? [58] А что нынче творится в мире?

Под впечатлением от рассказа она переспрашивает:

– Что вы имеете в виду?

– Что интересного творится в мире? Я прочитываю километры художественных текстов, но сто лет не держал в руках газету. И телевизор сто лет не смотрел. Парни здесь только спорт включают. А меня просто бесят спортивные журналисты. Никогда не видел, чтобы люди, которым нечего сказать, столько болтали! Правда, остальные журналисты не лучше: никогда не могут остановиться. Как там наш чернокожий президент, хорошо справляется со своей работенкой? Жуткий воображала. Он когда-нибудь отзовет войска из Ирака и Афганистана? В наше время осмысленных войн просто не существует.

Он вздыхает.

– Итак, вы думаете, что я вас любил, что у меня были чувства… Это не так, Сюзан. Ничего личного, я просто никого никогда не любил. Мне знакомо это чувство, но я успел лишь едва коснуться его. Я ощутил на себе его потенциальную мощь, мурашки по всему телу, безмерная нежность, берущая начало не в недрах души, а еще глубже. Любить до изнеможения, до потери пульса, понимаете? Я регулярно восстанавливаю в памяти это чувство. Однако я никогда не мог любить долго. Каждый раз я терпел поражение. Так что интересного творится в мире?

– Всемирный потоп. Всё, чего мы боялись, наступило. Земля истощила свои ресурсы, как старая больная женщина, которой муж по-прежнему хочет доказывать свою любовь каждый день. Америка победила. Никакого коммунизма, никаких мечтаний, единственный идеал – наша модель общества. Через пятьдесят лет в океане будет плавать лишь та рыба, которую искусственно разводят, нам придется носить кислородные маски, чтобы дышать, а цены на воду побьют цены на шампанское. В принципе всё в порядке. Появляются новые страны, адаптирующие нашу модель существования. Оруэлл ошибался лишь в том, что тоталитаризм наденет страшную маску. Куда там! Ничего такого, если только вы не задумаетесь об отупляющем «белом шуме» социальных сетей, о глобальном устаревании всего, что вы покупаете, о сезоне скидок, единственном времени, когда Сизиф отдыхает, о всесилии «Гугла», которому известно о вас всё и который может передать информацию копам, а с помощью телефона вас вычислят всегда и везде. Помимо этого, вы ничем не рискуете. Человечество будет страдать всё меньше и получать всё больше – только вот в Национальный парк придется стоять в очереди гуськом, поскольку люди решили, что плодиться и размножаться полезно для человеческого рода. Теснота, которой обернется подобная демографическая политика, не вызывает у меня большого оптимизма.

Сюзан замолкает и смотрит вокруг. Она словно размышляет и говорит волнами; кажется, она ни в чем не уверена, кроме своей усталости.

– Знаете что, Сюзан? По-моему, у вас маниакально-депрессивный синдром. Буду честен. Я не специалист, мне больше известно об извращениях и шизофрении, однако я способен поставить диагноз. Вам надо обратиться к врачу. Бывшие наркоманы – думаю, вы из их числа – часто страдают от распада личности, депрессии и постепенного разрушения слабых нейронных связей. Я не кидаю в вас камень: я сам, например, много пил, хотя и не очень долго. Но уверяю вас, вы должны проконсультироваться со специалистом.

– У меня нет средств.

– Это другой вопрос.

Молчание упорядочивает наши мысли.

– Не знаю, Сюзан, увидимся ли мы снова. Меня переводят в «Анголу». Не знаю, сколько времени займет процедура.

– Чем вы займетесь, если не будете больше читать для слепых?

– Буду заниматься лошадьми и другими заключенными. Там моя жизнь будет менее скучной. Сначала меня здесь навещали люди; я играл с ними, манипулировал ими. Я возненавидел их за то, что они даже не пытались меня понять. Каждый частично узнаёт во мне себя и, словно в полудреме, предается созерцанию. Понимаете, Сюзан? Я не сею вокруг себя добро. И, по правде говоря, не сильно к этому стремлюсь. Я начал писать мемуары и знаю, что в них не хватает того самого компонента, который делает текст литературой: сопереживания. У Чехова и у Карвера это есть. Я привожу в пример их обоих, потому что второй считал себя наследником первого. Даже Селин и Гамсун, которые, согласно биографам, оба отличались скотским характером (Селин – еще больше, чем Гамсун, чьи дурные поступки объясняются в основном ранним одряхлением ума), писали книги, полные сопереживания по отношению к роду людскому, и тем самым искупали свои грехи [59] . Ничто в вас меня не волнует, Сюзан, ничто, впрочем, как и в остальных женщинах. Если бы вы умерли завтра, то переживал бы я не больше, чем за любого незнакомца. Уже несколько месяцев мне снится один и тот же сон. Пейзаж мне знаком: горная дорога между Медфордом и Голд-Бичем [60] . Дорога бесконечная, вьющаяся; лес густой и темный, как легенда; обрывы головокружительные, и вокруг ни одной тропинки. Когда видишь вдали Голд-Бич и пепельные волны, накатывающие на берег, чувство такое, будто гора с плеч. Каждую ночь мне снится лес, словно тупик, конец моего рода. Ни у одной из моих сестер нет детей. Вторая так и не нашла себе мужика, а первая умерла беременной из-за ожирения. Моя младшая сестра не так уж и плоха. Я помню, в детстве мы даже иногда бывали заодно; она пыталась со мной сблизиться. Здесь она навещала меня раз десять, в самом начале. Что сказать, она не знала – просто смотрела в потолок, ожидая от него совета. Она приносила мне огромные неудобоваримые пирожные с кремом. Ее постоянно раздирали противоречия, природа которых мне не ясна. Навещать меня она перестала задолго до того, как умерла в своей квартире в Окленде [61] . Иногда я надеюсь, что отец, которого так и не удалось найти, зачал позднего ребенка, чтобы искупить наш позор.