Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству - читать онлайн книгу. Автор: Мэтт Ридли cтр.№ 31

Хоукс полагает, что практика делиться пищей — это нечто большее, чем просто «допустимое воровство» (термин, предложенный ее коллегой Ником Блертон-Джонсом). Как только человек, убивший жирафа, оттяпает столько мяса, сколько может унести, у него не остается ни малейших причин мешать угощаться другим. Да и охранять тушу от посягательств сородичей не только некрасиво, но и весьма проблематично. Эта идея восходит к Глину Исааку [38] — антропологу, который в 1960-х годах, незадолго до своей преждевременной смерти, предположил, что практика делиться пищей, хотя и занимает центральное место в человеческой эволюции, своими корнями уходит в допустимое воровство, наблюдаемое у животных. Львы, например — явные воришки: главное правило на их пиршестве: «На бога надейся, а сам не плошай». Шимпанзе воспитаннее, но им приходится выпрашивать пищу, тогда как люди могут рассчитывать, что другие сами ее предложат. Развивая эту идею после изучения племени Хадза, Ник Блертон-Джонс утверждал, что допустимое воровство — не просто стадия, через которую прошли древние протолюди: оно являет собой по-прежнему валидное объяснение причин, по которым охотники делятся мясом с товарищами. Кроме того, он заметил оттенок враждебности в процессе дележа98.

С точки зрения логики, большое животное, убитое охотником из племени хадза, представляется самым древним примером «общественного блага» — чем-то, приносящим пользу всему сообществу. Общественное благо ставит так называемую проблему коллективного действия, которая есть не что иное, как дилемма заключенного, только в большем масштабе. Маяк — классический пример общественного блага. Это сооружение воздвигли ценой определенных затрат, но его светом может бесплатно пользоваться всякий, кто хочет провести свой корабль в порт — даже тот, кто отказался внести свою лепту в строительство. Поскольку в интересах каждого оставить оплату маяка другим, их и не строят — или, точнее, воздвигают, но причина становится ясной не сразу. Мертвый жираф, рассуждала Хоукс, немного похож на маяк: нужно, чтобы кто-то его поймал, но когда он пойман, мясо волен брать любой, даже самый ленивый человек — иначе оно просто испортится.

Так почему, спрашивала Хоукс, охотники-собиратели вообще дают себе труд что-то делать? В поисках ответа на этот вопрос она обратилась к работам американского экономиста 1960-х Манкура Олсона. По мнению последнего, проблема общественных благ легко решается, если присутствуют достаточные социальные стимулы. Успешный торговец, желающий улучшить свое положение и репутацию в городе и готовый потратить на это немного денег, заявляет, что заплатит за маяк. Именно из-за необыкновенной щедрости и пользы для других сей акт и приносит ему славу и почет.

Аналогичным образом обстоят дела и в племени хадза: мужчины, которые сильны в охоте, получают значимые социальные награды. Их успеху завидуют другие мужчины, и, что, возможно, главное, ими восхищаются женщины. Хорошие охотники имеют больше внебрачных связей. Это справедливо не только в отношении племени хадза — то же относится к гуаякам, яномамо и другим южноамериканским племенам. Вероятно, это распространено повсеместно и ни для кого не является секретом.

А значит, одержимость мужчин убийством больших животных, мясом которых можно делиться, совершенно понятна. Такова ярко выраженная особенность самцов: где бы ни жили, они выискивают такую пищу, которой необходимо делиться — даже ценой игнорирования более целесообразной, но мелкой добычи. Взглянем на ситуацию с точки зрения самого охотника. Если он убивает цесарку, ее съедают его жена и дети. Если он убивает небольшую антилопу, то, скорее всего, немного останется и тем охотникам, должником которых он является. Но если он убивает жирафа, то получает столько мяса, что никто и не заметит, как он украдкой отдаст лучший кусок аппетитной жене соседа.

Выходит, все дело в женщинах. Почему мужчины выслеживают жирафов, хотя преспокойно могут собирать цесарок для своих семей, ясно: крупная добыча ведет к сексу. Мужчины больше заинтересованы в снабжении пропитанием своих любовниц, нежели собственных детей. Но почему охота ведет к сексу? Почему женщины награждают охотников любовью? Вот здесь-то мнения Хоукс, Хилла и Каплана резко расходятся.

Мужчины, которые сильны в охоте, получают значимые социальные награды. Их успеху завидуют другие мужчины, и, что, возможно, главное, ими восхищаются женщины.

Согласно первой, то, что привлекает — неосязаемо. Для женщин притягателен сам запах успеха, который они называют «социальным вниманием». Дамы не получают ничего, кроме повышения статуса. Хилл и Каплан думают иначе. Для женщин существуют очень даже осязаемые выгоды, утверждают они — лучшие куски мяса. Не все части жирафа одинаково вкусны. Охотник, убивший животное, запросто может оставить лучшие куски себе и использовать их непосредственно для подкупа женщин, с которыми хотел бы завязать роман.

Тайна, почему никто не возится с цесарками, раскрыта: практика делиться пищей, далекая от выполнения по принуждению, представляет собой непосредственный реципрокный акт, каковым она является у шимпанзе и представителей племени гуаяков. Мы снова возвращаемся к самцам шимпанзе из Гомбе (которая, кстати, находится не так далеко от территории хадза), отправляющимся на охоту за колобу сами, чтобы накормить готовых к оплодотворению самок. Реципрокность в данном случае просто измеряется в иной валюте— в сексе.

Как бы там ни было, Хилл и Каплан ставят под вопрос допущение Хоукс о том, что мужчины только выиграют от поимки цесарок. Пока существует обычай делиться мясом крупной добычи, мужчины хадза, охотясь на крупную дичь, потребляют существенно больше калорий. Крупный размер туши с избытком компенсирует нерегулярность, с которой ее добывают. Хил и Каплан подсчитали, что в случае с племенем гуаяков охота на пекари дает около 65 тысяч калорий за час работы, тогда как поиск личинок насекомых — занятие гораздо менее прибыльное: оно приносит лишь 2000 калорий в час. Конечно, придется поделиться пекари с остальными членами рода и, в среднем, вам останется только около 10 % мяса. А вот личинок придется отдать всего 60 %. Но 10 % от 65 тысяч калорий все равно больше, чем 40 % от 2000. Выходит, мужчинам-гуаякам выгоднее охотится на свиней, чем обирать личинки.

Хилл и Каплан утверждают: «Ни один из представленных в обзоре Хоукс фактов не может считаться доказательством того, что охотники не просто меняют мясо на другие блага и услуги. Это ключевой фактор. Ибо, если такой обмен общепринят, крупная добыча не является общественным благом и никакой проблемы коллективного действия в данном случае не возникает»99. В большинстве обществ охотников-собирателей наблюдается ярко выраженная предвзятость в дележе: нуклеарная семья охотника получает большую долю — особенно от маленьких животных. А это наводит на мысль, что охотник сохраняет определенный контроль над распределением мяса. Последнее явно противоречит гипотезе допустимого воровства. В племени гунвинггу (Арнемленд, Северная Австралия) успешные охотники получают в итоге больше мяса для своих семей, чем остальные, и идут на все, лишь бы облагодетельствовать родственника больше, чем не родственника. В племени гуаяков пищу иногда оставляют даже тем, кто по каким-либо причинам не участвовал в дележе. Но, что самое странное, мужчина, убивший животное, обычно съедает меньше положенной ему доли. Все эти особенности не являются свидетельствами соперничества за мясо, подразумевамого теорией допустимого воровства.