Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев - читать онлайн книгу. Автор: Филип Зимбардо cтр.№ 81

Охранник Джон Лендри: «Я поговорил с другими заключенными, они сказали, что я был хорошим охранником, и поблагодарили за это. Но в глубине души я знал, что вел себя дерьмово. Керт [Бэнкс] посмотрел на меня, он тоже это понимал. Я также знал, что хотя относился к заключенным мягко и справедливо, я подвел самого себя. Я потворствовал жестокости и ничего не делал, только испытывал чувство вины и пытался быть „хорошим“. Честно, я не думал, что могу что-то изменить. Я даже не пытался. Я делал то, что делали все остальные. Я сидел в комнате охранников и пытался не думать о заключенных» [158] .

Еще более примечательными оказались свидетельства важности опыта, вынесенного из этой искусственной тюрьмы, и его влияние на охранника, которого заключенные признали самым справедливым и человечным, — Джеффа Лендри, старшего брата Джона Лендри. Оно прозвучало в его аудиоинтервью в конце исследования. Джефф удивил нас: оказывается, он хотел сменить роль.

Охранник Джефф Лендри: «Этот опыт стал для меня больше, чем просто участием в эксперименте. Я хочу сказать, что если даже это был эксперимент, его результаты оказались слишком реальными. Когда заключенный смотрит на тебя пустыми глазами и что-то невнятно бормочет, у тебя нет другого выхода, кроме как ожидать худшего. Потому что ты боишься, что произойдет худшее. Как будто я уже признал, что это произойдет, и малейшие признаки тревоги и беспокойства — это начало самого худшего сценария. Этот опыт стал для меня больше, чем просто экспериментом, когда № 1037 начал вести себя так, как будто у него нервный срыв. Я испугался, я захотел уйти. Я хотел попросить, чтобы меня сделали заключенным. Я чувствовал, что не хочу становиться частью машины, подавляющей других людей, вынуждающей их подчиняться и постоянно их унижающей. Я бы предпочел, чтобы унижали меня, чем унижать людей самому» [159] .

В связи с этим интересно отметить, что в среду вечером этот охранник сообщил начальнику тюрьмы, что его униформа ему мала и раздражает кожу, поэтому он ее снял. Но ведь он сам выбирал и мерил ее за день до начала эксперимента, а потом носил в течение четырех дней без всяких жалоб. Это значит, что его проблемы были скорее психологическими, чем физическими. Мы достали ему форму большего размера, и он неохотно ее надел. Кроме того, он все время снимал темные очки, а когда наши сотрудники спрашивали, почему он не следует стандартным процедурам, он говорил, что забыл, куда их положил.

Охранник Серос: «Я ненавидел весь этот гребаный эксперимент. Я просто ушел, когда он закончился. Все это стало Для меня слишком реальным» [160] .

О том, что подавленный гнев был причиной садизма охранников

Дуг-8612 в интервью, которое он дал позже, для фильма о нашем эксперименте, снятого студентами, красноречиво сравнил Стэнфордский тюремный эксперимент с реальными тюрьмами: у него был опыт работы в одной калифорнийской тюрьме.

«В Стэнфордской тюрьме была очень мягкая обстановка, но даже здесь охранники превращались в садистов, одни заключенные впадали в истерику, а у других начиналась нервная сыпь. Здесь была мягкая ситуация, но это ничего не меняло. Здесь было все, что есть в настоящей тюрьме. Роль охранника провоцировала садизм. Роль заключенного вызывала дезориентацию и чувство стыда. Охранником может быть каждый. Труднее оставаться все время настороже и сопротивляться садистским импульсам. Это неосознанный гнев, злоба, ее можно подавить, но она никуда не денется; она все равно проявится, в виде садистских поступков. Я думаю, что в роли заключенного себя все-таки легче контролировать. Каждому нужен [опыт] заключенного. В настоящей тюрьме я встречал заключенных, обладавших исключительным чувством собственного достоинства, они не раздражали охранников, всегда были вежливы с ними, не будили в охранниках садистских импульсов. Они смогли встать выше стыда. Они знали, как сохранить чувство собственного достоинства в этой ситуации» [161] .

О природе тюрем

Клей-416: «Охранники так же несвободны, как и заключенные. Им нужно управлять тюремным блоком, но за ними тоже есть закрытая дверь, которую они не могут открыть. Так что на самом деле мы здесь все вместе, и всё, что мы создаем, мы создаем вместе. У заключенных нет отдельного общества, и у охранников нет отдельного общества. Это так, и это отвратительно» [162] .

Охранник Серос: «[Когда] заключенный напал на меня, мне пришлось защищаться, не как личности, но как охраннику… Он ненавидел меня как охранника. Он реагировал на униформу. У меня не было другого выбора, кроме как защищаться, как охраннику. Это потрясло меня… Я понял, что был таким же заключенным, как и он. Я был просто мишенью для его чувств… И мы, и они были подавлены гнетущей атмосферой, но у нас, у охранников, была иллюзия свободы. Но это была только иллюзия… Все мы стали рабами денег. Заключенные скоро стали нашими рабами…» [163] .

Как поет Боб Дилан в своей песне «Джордж Джексон», иногда мир похож на одну большую тюрьму:

Некоторые из нас — заключенные,

Остальные — охранники.

Анализируя некоторые утверждения, сделанные охранниками перед началом эксперимента, а затем в ежедневных записях, можно заметить фундаментальные сдвиги в их мышлении. Показательный пример — охранник Чак Барден. Вот что он говорил до, во время и после эксперимента.

До эксперимента: «Я пацифист, я не агрессивен и не могу себе представить, чтобы я стерег и/или плохо обращался с каким-либо живым существом. Я надеюсь, что мне достанется роль заключенного, а не охранника. Я настроен против государственных институтов и часто участвую в политических и социальных протестах. Вполне возможно, что в будущем мне придется сыграть роль заключенного в реальной жизни — и мне любопытно испытать себя в этой ситуации».

После инструктажа охранников перед началом эксперимента: «То, что мы получили униформу в конце встречи, подтверждает игровую атмосферу всего этого. Я не знаю, многие ли из нас разделяют ту „серьезность“, которую демонстрируют экспериментаторы. Я испытываю определенное облегчение, потому что остаюсь в резерве».

Первый день: «В начале эксперимента я больше всего боялся, что заключенные будут относиться ко мне как к настоящему ублюдку, как к настоящему охраннику, хотя я совсем не такой, я не считаю себя таким… Это одна из причин, по которым я ношу длинные волосы, — я не хочу, чтобы люди считали меня тем, кем я не являюсь… Я думал, что заключенные будут смеяться над моей внешностью, и поэтому придумал свою первую стратегию: не улыбаться ничему, что они говорят или делают, ведь это означало признать, что все это — только игра. Я остаюсь „вне игры“ (когда Хеллман и второй охранник, высокий блондин, заканчивают подавать обед, они намного увереннее чувствуют себя в своих ролях, чем я). Я собираюсь с духом, чтобы войти во двор, поправляю темные очки, беру дубинку — которая придает мне чувство определенной власти и безопасности — и вхожу. Я сжал губы и не разжимаю их, я решил не менять выражения лица, что бы ни случилось. Я останавливаюсь у третьей камеры, твердым и резким тоном я говорю заключенному № 5486: „Чему ты улыбаешься?“ — „Ничему, господин надзиратель“ — „Хорошо, тогда прекрати“. Я иду дальше, чувствуя себя дураком».