Он постучал себя по левому плечу.
— Значит, это правда, — сказала Сирень.
Он молчал. Могила заполнялась бетоном. Интересно, откуда столько бетона? Его ведь надо смешивать с водой. Наверху река. Или озеро. Много воды. Озеро, конечно, озеро, в письмах же напрямую пишется.
— Приходи. Я жду тебя. Я буду всегда тебя ждать. Самая сильная лю.
Прочитала Сирень.
Щека у него дергалась уже беспрерывно, точно ему куда то за ухо воткнули электрод, и теперь через него пропускали ток.
— Давненько–давненько, это да… — сказал он. — Миллион лет назад, на берегу безымянной реки, жили–были..
Сирень протянула ему письма. Он забрал, стал перебирать, разглядывать, шептал что то, затем вытащил из кармана тонкую красную тесемку и аккуратно перевязал листы.
— Вообще то я знаю их наизусть, — прошептал он. — Каждое. Я помню их, каждую букву, каждую черточку. Я помню мысли, которые были у меня, когда я их читал. И мысли, которые были у меня, когда я вспоминал, как их читал…
Он замолчал на минуту, а потом сказал:
— А сейчас у меня нет мыслей. Вообще ничего нет, пустота. Жить с пустотой — это очень сложно. Надо заполнять ее чем то, ну, к примеру, ненавистью… К тому же…
Он посмотрел на нее, глаза у него были большие и черные.
— К тому же мне наплевать.
Сказал он четко.
Он швырнул письма в сторону. Ленточка лопнула, письма разлетелись и упали в бетон, и бетон их втянул.
Сирень ойкнула.
— Бумага, — сказал он. — Только и всего.
Оттуда, где Раганрек
Это было холодно.
И это был совсем другой холод, не такой, какой бывает обычной зимой. Кожа покрылась хрустящей ледяной коркой, сквозь которую проходили острые иглы, при любой попытке согнуть руку или ногу суставы начинали старчески потрескивать. И глаза тоже, казалось, замерзли и не хотели моргать, Сирень попробовала, но веки не двигались.
А еще она почти не могла дышать. Стужа опалила легкие и горло, и ей показалось, что она покрылась льдом не только снаружи, но и изнутри, легкие выставились острыми иглами, и Сирень не могла дышать. Да этого, кажется, и не требовалось — если ты застрял в одном мгновении, воздуха хватит надолго.
Она думала, это будет падение. Случилось по–другому.
Что то хлопнуло у нее над головой, грохнуло, точно со всех сторон в нее выстрелили резиновыми пулями, а потом содрали кожу и немедленно приклеили обратно. И стало еще холодней, тучи разошлись, и она увидела город. Сирень висела над ним, лежала на прозрачном пузыре и видела город в каждой его мелкой детали, в каждом фонаре, в каждом доме, в каждой скамейке, в каждом окне.
Пузырь лопнул, и Сирень полетела вниз, с каждой секундой набирая скорость, все быстрей и быстрей, чувствуя, как ветер вырывает жизнь и тепло.
Под ней была площадь, занесенная снегом. В центре стояла елка и из под снега на ее ветвях проглядывали игрушки, а на макушке краснела звезда. Вокруг елки широким квадратом располагалась крепость, с воротами, с башнями на углах, с фигурой Деда Мороза и Снегурочки. Снежный городок. И исполинская горка рядом.
Разбросанные экскаваторы вокруг. Именно разбросанные, как игрушки, забытые ребенком. Город, целый город, утонувший в вечном холоде. Солнце, красное и маленькое, словно прибитое к небу. Телевизионная мачта, похожая на сосульку, растущую вверх. Сталагмит. Сталактит, Сирень не помнила, как называется. Хрустальные ледяные мосты, переброшенные через реку и через овраги, и между крышами домов. Арки, ажурные и легкие, покрытые снежными цветами. Дороги. Замки. Сады, состоявшие из замороженного северного сияния, и фонари, в которых желтело замерзшее пламя. Город лежал в петле реки, затянутой льдом сапфирового цвета, лед был настолько прозрачен, что в нем просматривались существа, похожие на осьминогов, но не осьминоги, гораздо страшней, и Сирень подумала, что хорошо, что есть лед, ограждающий мир от спящего ужаса.
Сирень падала. Снег приближался, приближался, и вот он стал везде и вокруг, и когда он стал вокруг окончательно, она вдруг замерла в метре ото льда и аккуратненько хлопнулась на него, успев выставить руки.
Ладони обожгло, Сирень тут же поднялась на ноги и задышала.
Рядом упал незнакомец. Он был покрыт инеем, впрочем, как и она. И как и она, незнакомец тут же вскочил на ноги. То есть не вскочил, а как бы оказался на ногах — вот только что лежал, и вдруг раз — и на ногах, быстро, быстро, неуловимо для глаз.
— Вот мы и дома. Прошло всего сто двадцать лет, вот мы и дома, шпингалет… Извини, Сирень, с годами становишься болтлив. Впрочем, это я уже говорил.
— Где мы? — спросила Сирень. — Что за место?
— Место то? Место снов. Можешь так его называть, если хочешь. Правда, это мои сны, и они несколько опасны, и в них все время кое кто лезет… Так что далеко лучше не отлучаться, в темноте, знаешь ли, водятся чудовища. Да, лучше не отлучаться. Кстати, тут вокруг еще белые медведи–людоеды, а пояс снега тянется на тысячу километров, а потом еще горы… Короче, белое безмолвие.
Сирень поежилась.
— Ты замерзла, конечно. Пойдем, я выдам тебе полушубок, валенки и буденовку.
— Буденовку?
— Это шутка. Я, знаешь ли, люблю дурацки пошутить. Положение обязывает.
— Я хочу узнать правду.
Твердо сказала Сирень.
— Правду? Да, конечно. А может, сначала полушубок?
Сирень кивнула.
— Вот и отлично.
Он достал из за ворота искусно издырявленную трубочку и дунул. Сирень ничего не услышала, подумала, что так он собак призывает. Сейчас прибегут сюда хаски и маламуты, впряженные в сани. Но собаки не бежали, а меж тем становилось все холоднее и холоднее.
— Вот и отлично. Сейчас попьем горячего чайку — ив арсенал, — сказал незнакомец.
— В арсенал? — уточнила Сирень.
— Ага. Надо подобрать тебе что нибудь веселенькое. Вообще, у нас много дел. Очень много.
— Починить снежный городок? — усмехнулась Сирень.
— Нет, городок у нас не к спеху. Есть пара граждан, надо с ними разобраться.
Незнакомец задумчиво повертел пальцем и снова дунул в трубку.
— Например? — поинтересовалась Сирень.
— Например, Ван Холл. Мне кажется, пришла пора с ним поговорить, этот мелкий гаденыш может помешать нашим великим планам.
Сирень промолчала.
— Ты, надеюсь, не против?
— Нет. А ты что, сам не можешь? С твоими то талантами? Перенесись к нему в опочивальню с бомбой — вот и все.
— Не получится. Ван Холл хитер, он чувствует, что я иду за ним, чувствует. И последние полтора года он все время летает на самолете. И утром, и вечером, и ночью, он на землю почти совсем не опускается, даже дозаправляется в воздухе. Я его не могу застать! Впрочем, о делах потом, кажется, сейчас он прибудет…