Дорога камней - читать онлайн книгу. Автор: Антон Карелин cтр.№ 62

Он отсчитал начальствующему пять гранов, который тот принял с поклоном. Шагов десять, переступая быстрее, прошли в молчании.

— Ну что, — вздохнул Ганс, указывая вперёд, — вот и развилок. Дальше вам ехать самим. Дорога получше будет, лошади пойдут быстрее. Вы вознице только прикажите... Малк его зовут.

— Что ж, господин капитан, — Даниэль поднял на него глаза, — ещё раз благодарю вас за все. Надеюсь, с вашим поселением все будет в порядке, и никакие опасности с запада вас не затронут. («Ну, будем надеяться», — пробормотал капитан.)

— Теперь же желаю с вами попрощаться...

Солнце ушло за облака, и Даниэль в последний раз оглядел этого длинного и нескладного, стареющего человека, в котором прятался сейчас сгорбленный железный стержень.

— Прощайте, капитан. Желаю вам удачи.

— И вам того же, — худоба сощурился, как-то неровно и с сожалением пригладил седеющие виски. — Прощайте, господин... Даниэль.

Метеля попрощался с ними через день. Получил от Даниэля серебряную награду, растянулся в улыбке и неуклюже погладил Линну по плечу. Она стояла, молча глядя на уходящую в никуда повозку, с которой исчезала её прежняя жизнь.

Новый возчик был уже из гаральдских, престарелый, осунувшийся, узловатый. Довёзший в своей крытой двулошадной телеге, устланной сеном, досюдова какие-то инструменты и теперь возвращавшийся налегке, совершив выгодную сделку. Охранников у него не было, чему Даниэль удивлялся, но недолго.

— Да деньги-то, господин, не я повезу-то, — объяснил тот, даже не дождавшись вопроса, — их по княжеской по- чте-то перешлють. Не зря, значь, плотим.

Даниэль кивнул.

— Как зовать тебя? — спросил он, почему-то считая, что это нужно узнать.

— Да вы садитесь. Верх пока приберём, ни к чему он. А вы, как захотите, настеливайте и привязывайте воона там... Языцей меня зовут. — Он зыркнул на Ферэлли исподлобья, проверяя упряжку левого коня. — Имя такое. Бабка в детстве дала. Лет пейсят назад.

Он действительно был стар. Но жилист и крепок.

— Ладно, Языца, — кивнул Даниэль, — давай так: успеем к Хоромам до завтрашнего обеда, добавлю пятак. Успеем через четыре до заставы, будет ещё двадцатка.

— Дык можно, — согласился тот, похлопав лошадку по холке. — Залазьте... Ну, погнали.

Птица опустилась на серый, в грязных разводах камень и хриплым клёкотом оповестила весь мир о презрении, которое питала к нему и к его суёте.

Она была ободрана, всклочена и черна. Грязна, как мышь, и тоща, как дикая кошка на исходе зимы. Клюв у неё светлел блекло-коричневым, круглые глаза лихорадочно блестели, полуприкрытые поволокой безумия, свойственной умирающим от чумы. Левое крыло, сломанное в давние времена и сросшееся неровно, казалось короче правого, выдавалось над спиной наподобие маленького горба. Из головы увядшим полугребнем торчали два недовыдернутых пера.

Вокруг стояла потрясающая лесная тишина, присущая лишь местам, лишённым человеческого присутствия. В молчании леса, играющего шелестом, скрипом и ветром, дышащего все спокойнее, медленно сползающего в подступающий осенне-зимний сон, переливалась, играя отсветами, идеальная красота, ласкающая сердце эстета или одиночки, переживающего запрятанную в глубине боль.

Звенела далёкая, как весенний сон, неторопливая капель сползающей с листьев росы. Шумел озёрный камыш, деревья податливо гнулись, раскачиваемые ветром-поводырём. Радуга касалась шуршащих, прелых листьев и влажной, пахнущей соком коры. Ползали под угасающей травой крошечные блекло-серые северные муравьи, уже замедленные в отупении, подступающем вместе с зимой.

Совершенство взаимодействия незаметного со всеобщим, безмятежности с нескончаемой неторопливой суетой было повсюду; не почувствовать его не смог бы даже самонадеянный, ограниченный, замкнутый в себе глупец. Здесь было нечеловечески хорошо.

И это было оскорбительно.

Птица нахохлила перья, вздёрнулась крыльями, рассыпая вкруг себя веер крошечных, сверкающих в солнечном луче прозрачных искр, застыла на миг, поднатужилась — и рявкнула изо всей силы.

На крик её, гортанный, неожиданный, наглый, громкий до слабого глухого эха, не ответил никто; лишь ветер лизнул огромные серые валуны, раскиданные древним ураганом и за столетия неподвижности обросшие переплетением сцепившихся кустов. Покоящиеся на холодной земле, устеленной мягкой, облегающей травой на тонких длинных стеблях.

Птица крякнула сиплым басом, прочищая горло для следующего плевка. Не ненавидеть все это, спокойно существующее вокруг, — в то время как её саму с каждым днём, с каждым часом душила изъедающая смерть, — она не могла. В сущности, единственное, на что она перед смертью была способна, так это рявкнуть пару десятков раз — недовольно, грязно, но на весь мир, — так, чтоб слышали и мучались все. В действительности это было единственным, способным хоть как-то облегчить её мучения.

Она разинула клюв, вкладывая в зарождающийся крик всю тщедушную мощь истерзанных кашлем лёгких, растягивая горло так сильно, что, казалось, в него поместится свернувшийся калачиком мышонок, со свистом втянула воздух, раздуваясь все шире и шире, готовясь обрушить всю пакость, накопленную бессилием, завистью и болью, на весь мир...

Но что-то хрустнуло в стороне — сухая ветка, лопнувшая под тяжестью окованного сапога; сухим щелчком прозвучало краткое, жёсткое слово, привычно выплюнутое бледными, чётко очерченными губами, — и свистнувшая в воздухе бледная стрела, осколок сгущённой магической силы, брошенный умелой рукой, смела птицу с камня, отбросив кувыркающееся чёрное тельце на десяток шагов.

Она захлебнулась криком, и все, что готово было вырваться в чистый воздух, напоённый ароматами росы и трав, излилось в неё саму, отравляя тело, и без того выеденное до скорлупы.

Впрочем, птице было уже наплевать.

— Ты посягаешь на мудрость вершителя, — с улыбкой, едва заметной в зарослях густой, тускло-седой бороды и нависающих усов, сказал старик в чёрном балахоне. Человек, опирающийся на посох, оголовье которого было выполнено в виде безглазой человеческой головы с чьей-то большой рукой, покойно охватывающей её.

Рыцарь в чёрных латах, с ало-чёрным плащом и каплей крови, застывшей на посеребрённой вязи нагрудника, с резкими чертами тёмного, уверенного и жестокого лица обернулся на слова старика, взглядом вычленив его из обступающих охры и золота осеннего леса.

— Я просто убил её, — ответил он, и голос его всколыхнул пространство вокруг, заставив его задрожать. — Я не желал её терпеть.

Голос у него оказался низкий, презрительно-жестокий и властный, привыкший повелевать. Впрочем, ничего удивительного в том не было. Старик и не удивился. Эти двое знали друг друга давно.

Взгляды их встретились.

Рыцарь, взирающий в бездонные колодцы выцветшей черноты, снова, как и в прошлый раз, подумал, сколь легко было бы убить его прямо сейчас. Ударить мечом и неподвижно следить, как фонтаном вырывается из пробитой артерии тёмная кровь, сверкая в солнечных лучах над запрокинутым плечом. Взять закованным в железо кулаком за бороду и размозжить голову, ударив о ствол или о серый обломок, которых в достатке валялось вокруг. Вскинуть руку в небрежном напряжении, рвануть Силу, к которой привык за долгие три десятка лет, ударить ею. Дождь алых капель, с шипением разъедающих тщедушное тело, ледяной шторм, бьющий из разверзающихся небес и скрывающий невысокую фигуру под серебрящимся вихрем ледяных осколков, огненный удар, пожирающий все, плещущийся вокруг неподвижно замерших, непривычно голых серых камней...